Сергей волконский и мария раевская. Сергей григорьевич волконский Волконский декабрист краткая биография

Жизненн ый путь декабриста Сергея Волконского

Киянская Оксана Ивановна,

доктор исторических наук,

профессор РГГУ

Декабрист Сергей Григорьевич Волконский - историческая фигура, знакомая каждому из школьной программы. Широко известны основные факты его биографии: он был аристократом, князем, Рюриковичем, состоял в родстве с многими знаменитыми русскими фамилиями и даже царями. Его сознательная жизнь началась как военный подвиг. Герой Отечественной войны и заграничных походов, в 24 года он стал генералом, его портрет находится в Военной галерее Зимнего дворца.

Вслед за военным подвигом последовал подвиг гражданский. В 1819 г. он вступил в заговор декабристов, был активным участником Южного общества, в 1826 г. его осудили на 20 лет каторги и бессрочное поселение. В сибирский период жизни Волконский известен прежде всего как "муж своей жены": княгиня Мария Николаевна Волконская, отказавшись от знатности, богатства, даже от собственного сына, одной из первых последовала за ним в Сибирь.

В этой хрестоматийности заключается главная причина того, что личность кн. Волконского редко становится предметом специального внимания историков. О нем почти нет отдельных исследований. Имя его всегда упоминается историками с уважением, однако особого интереса не вызывает.

Между тем источники - переписка и мемуары самого Волконского, воспоминания современников, официальные документы - рисуют совершенно другого Волконского. Ранние этапы его биографии - это не только высокое служение Отечеству, но еще и жизнь светского повесы-кавалергарда. Биография Волконского-декабриста - это не только гражданский подвиг и желание "принести себя в жертву", но еще и слежка за своими товарищами по заговору, вскрытие их переписки. Арестованный в январе 1826 г., Волконский заслужил в глазах императора Николая I репутацию "набитого дурака", "лжеца" и "подлеца".

В задачу данной статьи не входит написание подробной и обстоятельной биографии С.Г. Волконского. Ее цель: на основании документов определить место этого человека в движении декабристов. Возможно, эта статья позволит также скорректировать хрестоматийные представления о Волконском, пробудит исследовательский интерес к одной из самых ярких личностей Александровской эпохи.

Сергей Григорьевич Волконский родился в 1788 г. По возрасту он был одним из самых старших среди деятелей тайных обществ, по происхождению - одним из самых знатных.

В формулярном списке "о службе и достоинстве" Сергея Волконского, в графе о происхождении, записано лаконично: "Из Черниговских князей" . Предки декабриста - печально знаменитые в русской истории Ольговичи, как называли их летописи, - правили в Чернигове и были инициаторами и участниками множества междоусобных войн в Древней Руси. Сам декабрист принадлежал к XXVI колену рода Рюриковичей .

По материнской линии Волконский из рода кн. Репниных. Его прапрадедом был один из "птенцов гнезда Петрова", фельдмаршал А.И. Репнин, а дедом - Н.В. Репнин, тоже фельдмаршал, дипломат и военный, подписавший в 1774 г. Кючук-Кайнарджийский мирный договор с Турцией. Бабушка по материнской линии, урожденная княжна Куракина, вела свой род от вел. кн. Литовского Гедемина.

Отличительную черту многих близких родственников Сергея Волконского можно определить одним словом - "странность".

Историкам хорошо известен кн. Григорий Семенович Волконский (1742-1824) - отец декабриста. Он был сподвижником П.А. Румянцева, Г.А. Потемкина, А.В. Суворова, своего тестя Н.В. Репнина. Согласно послужному списку, он участвовал во всех войнах конца XVIII в. . В 1803-1816 гг. Григорий Волконский - генерал-губернатор в Оренбурге, затем - член Государственного Совета.

В вышедшей в 1898 г. книге М.И. Пыляева "Замечательные чудаки и оригиналы" кн. Григорий Волконский описан как один из самых ярких русских "чудаков". Он был известен, например, тем, что рано вставал и первым делом отправлялся "по всем комнатам и прикладывался к каждому образу", а к вечеру "ежедневно у него служили всенощную, при которой обязан был присутствовать дежурный офицер", тем, что "выезжал к войскам во всех орденах и, по окончании ученья, в одной рубашке ложился где-нибудь под кустом и кричал проходившим солдатам: «Молодцы, ребята, молодцы!»" Он "любил ходить в худой одежде, сердился, когда его не узнавали, выезжал в город, лежа на телеге или на дровнях". По мнению Пыляева, Волконский следовал особенностям поведения своего друга и покровителя А.В. Суворова - "корчил Суворова" .

Феномен мирового - и в том числе русского - "чудачества" уже давно обратил на себя внимание историков и культорологов.

Так, Пыляев определял этот феномен как "произвольное или вынужденное оригинальничание, в большинстве обусловленное избытком жизнедеятельности и в меньшинстве - наоборот: жизненною неудовлетворенностью". Пыляев отмечал, что "в простом сословии, близком к природе, редко встречаются чудаки". "Причуды" начинаются "с образованием" - "и чем оно выше у народа, тем чаще и разнообразнее являются чудаки" .

Известный драматург, режиссер и театровед Н.Н. Евреинов видел в "чудачестве" проявление "чувства театральности", которое "является чем-то естественным, природным, прирожденным человеческой психике" . А Ю.М. Лотман подходил к вопросу конкретно-исторически: пытаясь понять русских "чудаков" конца XVIII в., он утверждал, что подобным "странным" образом они пытались "найти свою судьбу, выйти из строя, реализовать свою собственную личность". По его мнению, созданное Петром I "регулярное государство" "нуждалось в исполнителях, а не в инициаторах, и ценило исполнительность выше, чем инициативу", однако со времен Екатерины II у лучших людей эпохи появляется "жажда выразить себя, проявить во всей полноте личность" .

При всем разнообразии этих объяснений они не противоречат друг другу. Действительно, желание проявить себя, "выйти из строя", доказать свою самость - прежде всего с помощью неких театрально-эпатажных форм жизни - присуще человеку во все времена. Вполне понятно, что чем выше развит человек и чем больше государство стремится низвести его на степень "винтика", тем сильнее сопротивление и тем вычурнее становятся "чудачества".

К этому следует только добавить, что у образованных аристократов конца XVIII - начала XIX в. "оригинальничание" никогда не выходило за определенные рамки, не перерастало в политический радикализм. В служебной сфере эти люди были вполне адекватными исполнителями воли монарха. Именно таким, скорее всего, и был отец декабриста - "странный" человек, но при этом исполнительный и удачливый генерал, вельможа и крупный чиновник.

"Странностям" и "чудачествам" Григория Волконского успешно противостояла его жена Александра Николаевна (1756-1834). Основываясь на материалах семейного архива, ее правнук С.М. Волконский утверждал:

"Дочь фельдмаршала князя Николая Васильевича Репнина, статс-дама, обергофмейстерина трех императриц, кавалерственная дама ордена Св. Екатерины первой степени, княгиня Александра Николаевна была характера сухого; для нее формы жизни играли существенную роль; придворная дама до мозга костей, она заменила чувства и побуждения соображениями долга и дисциплины", "этикет и дисциплина, вот внутренние, а может быть, лучше сказать, - внешние двигатели ее поступков" .

Обладая житейской опытностью, практичностью, редким даром ладить с царями, она пыталась привить эти качества своим детям - сыновьям Николаю, Никите и Сергею и дочери Софье. Правда, удавалось ей это далеко не всегда.

Вполне состоявшейся - по меркам того времени - можно считать жизнь лишь старшего из ее сыновей, Николая Григорьевича (1778-1845). "Будучи по фамилии князем Волконским", он в 1801 г. получил Высочайшее повеление "называться князем Репниным" -"чтобы не погиб знаменитый род" . Как и его отец, кн. Репнин всю жизнь провел в военной службе: участвовал практически во всех войнах начала XIX в., в 1813-1814 гг. исполнял должность военного губернатора Саксонии. С 1816 по 1835 г. он - Малороссийский военный губернатор. Правда, в отличие от отца, он не был замечен в "странностях" и "чудачествах".

Николай Репнин слыл в обществе либералом, славился гуманностью (ему, например, принадлежала инициатива в истории с выкупом из крепостной зависимости актера М.С. Щепкина), пользовался уважением современников. Он был признанным авторитетом и для младшего поколения семьи Волконских. "Брата я почитаю себе вторым отцом, и ему известны все мои мысли и все мои чувства" , - писал Сергей Волконский в 1826 г., уже после своего осуждения.

Зато отцовские "странности" в полной мере унаследовала Софья Григорьевна (1785-1868), сестра декабриста. В 1802 г. она вышла замуж за близкого родственника, одного из самых влиятельных военных Александровской эпохи, кн. Петра Михайловича Волконского. С 1813 по 1823 гг. П.М. Волконский - начальник Главного штаба русской армии, в ноябре 1825 г. на его руках император Александр I скончался в Таганроге. При Николае I П.М. Волконский был назначен министром императорского двора и уделов, стал генерал-фельдмаршалом. Естественно, что ни при одном из "венценосных братьев" Софья Волконская ни в чем не знала нужды.

Однако среди современников Софья Волконская славилась прежде всего крайней скупостью. Согласно материалам семейного архива, "скупость ее к концу жизни достигла чудовищных размеров и дошла до болезненных проявлений клептомании: куски сахару, спички, апельсины, карандаши поглощались ее мешком, когда она бывала в гостях, с ловкостью, достойной фокусника". "В своем доме на Мойке она сдавала квартиру своему сыну. Сын уехал в отлучку, - она воспользовалась этим и сама вселилась в его комнаты. Таким образом она ухитрилась в собственном доме прожить целую зиму в квартире, за которую получала".

При этом она была способна и на неожиданную щедрость:

"Бранила горничную за то, что та извела спичку, чтобы зажечь свечу, когда могла зажечь ее о другую свечку, а вместе с тем, не задумываясь, делала бедной родственнице подарок в двадцать тысяч" .

"Странным" с точки зрения светских норм было и поведение Никиты Григорьевича (1781-1841) - среднего из трех братьев Волконских. Отечественную войну 1812 года и заграничные походы он провел при "особе" императора, отличился в "битве народов" под Лейпцигом и в сражении за Париж, был награжден несколькими орденами и золотой шпагой "За храбрость" .

Однако через несколько лет после войны Никита Волконский, генерал-майор Свиты и обер-егермейстер, бросил карьеру. Он предпочел раствориться в лучах славы собственной жены, княгини Зинаиды Александровны, урожденной Белосельской-Белозерской (1792-1862) - поэтессы и художницы, певицы и хозяйки знаменитого московского литературного салона, "царицы муз и красоты", воспетой Пушкиным и Баратынским . Зинаида Волконская не была верна мужу: в свете говорили о ее многочисленных любовных связях, в том числе и с самим императором Александром I. Но несмотря на это Никита Волконский всюду следовал за своей женой. С 1820 г. он числился "в бессрочном отпуске" ., а в конце 1820-х гг. вслед за ней навсегда покинул Россию и уехал в Италию. Отношения с членами своей семьи он, судя по всему, не поддерживал.

Очевидно, в Италии Никита Волконский принял католичество. Он умер в итальянском городе Ассизе; через несколько лет Зинаида Волконская перезахоронила его прах в одном из католических храмов в Риме .

Первые этапы жизни кн. Сергея Волконского, младшего ребенка в семье, очень похожи на биографии его отца и старших братьев.

В 1796 г., в возрасте 8 лет, он был записан сержантом в армию, однако считался в отпуску "до окончания курса наук" и реально начал служить с 1805 г. Его первый чин на действительной службе - поручик в Кавалергардском полку, самом привилегированном полку русской гвардии. Сергей Волконский принял участие в войне с Францией 1806-1807 гг.; его боевым крещением оказалось сражение под Пултуском.

"С первого дня приобык к запаху неприятельского пороха, к свисту ядер, картечи и пуль, к блеску атакующих штыков и лезвий белого оружия, приобык ко всему тому, что встречается в боевой жизни, так что впоследствии ни опасности, ни труды меня не тяготили" ., - вспоминал он позже.

За участие в этом сражении он получил свой первый орден - Св. Владимира 4-й степени с бантом. Его послужной список пополнился сражениями при Янкове и Гоффе, при Ланцберге и Прейсиш-Эйлау, под Вельзбергом и Фридландом. Участвовал в русско-турецкой войне 1806-1812 гг.; штурмовал Шумлу и Рущук, осаждал Силистрию. Некоторое время состоял адъютантом у М.И. Кутузова, главнокомандующего Молдавской армией. С сентября 1811 г. Волконский - флигель-адъютант императора .

С начала Отечественной войны 1812 г. он - активный участник и один из организаторов партизанского движения. Первый период войны он прошел в составе "летучего корпуса" генерал лейтенанта Ф.Ф. Винценгероде - первого партизанского отряда в России.

Этот отряд был впоследствии незаслуженно забыт. В общественном мнении и историографии генерал Винценгероде должен был уступить лавры создателя первого партизанского отряда Д.В. Давыдову. Однако в 1997 г. был опубликован датированный июлем 1812 г. и адресованный Винценгероде приказ военного министра М.Б. Барклая де Толли о создании "летучего корпуса". Он создавался для "истребления" "всех неприятельских партий", чтобы "брать пленных и узнавать, кто именно и в каком числе неприятель идет, открывая об нем сколько можно". Отряд должен был "действовать в тылу французской армии на коммуникационную его линию" . При Винценгероде ротмистр Волконский исполнял должность дежурного офицера.

Несколько месяцев спустя, уже после оставления французами Москвы, Сергей Волконский был назначен командиром самостоятельного партизанского соединения, с которым "открыл... коммуникацию между главною армиею и корпусом генерала от кавалерии Витгенштейна" . Войска генерала П.Х. Витгенштейна прикрывали направление неприятельской армии на Петербург, но после оставления французами Москвы исчезла и угроза занятия столицы империи. Действия Витгенштейна надо было теперь скоординировать с действиями основных сил - и Волконский успешно справился с этой задачей. Кроме того, за несколько недель отдельных действий отряд Волконского захватил в плен "одного генерала,... 17 штаб- и обер-офицеров и около 700 или 800 нижних чинов" .

Во время заграничных походов отряд Волконского вновь соединился с корпусом Винценгероде и стал действовать вместе с главными силами русской армии. Волконский отличился в боях под Калишем и Люценом, при переправе через Эльбу, в "битве народов" под Лейпцигом, в штурме Касселя и Суассона. Начав войну ротмистром, он закончил ее генерал-майором и кавалером четырех русских и пяти иностранных орденов, владельцем наградного золотого оружия и двух медалей в память Отечественной войны 1812 г.

Современники вспоминали: вернувшись с войны в столицу, Сергей Волконский не снимал в публичных местах плаща. При этом он "скромно" говорил: "Солнце прячет в облака лучи свои" - грудь его горела орденами. "Приехав одним из первых воротившихся из армии при блистательной карьере служебной, ибо из чина ротмистра гвардейского немного свыше двух лет я был уже генералом с лентой и весь увешанный крестами, и могу без хвастовства сказать. с явными заслугами, в высшем обществе я был принят радушно, скажу даже отлично" , - писал он в мемуарах. Петербургский свет восхищался им, родители гордились. Отец уважительно называл его в письмах "герой наш князь Сергей Григорьевич" . Перед молодым генералом открывались головокружительные карьерные возможности.

Но служебная карьера Сергея Волконского не ограничивалась только участием в боевых действиях. В военной биографии Волконского есть немало странностей. Незадолго до окончания войны он, генерал-майор русской службы, самовольно покидает армию и отправляется в Петербург. После возвращения из армии в столицу он - опять-таки самовольно, не беря отпуска и не выходя в отставку, отправляется за границу, как он сам пишет, "туристом" . Он становится свидетелем открытия Венского конгресса, посещает Париж, затем отправляется в Лондон. Однако вряд ли он мог, находясь на действительной службе, так свободно перемещаться по Европе. Видимо, при этом он выполнял некие секретные задания русского командования. О том, какого рода были эти задания, тоже сохранились сведения. Самый странный эпизод его заграничного путешествия относится к марту 1815 г. - времени знаменитых наполеоновских "Ста дней".

Известие о возвращении Наполеона во Францию застает Волконского в Лондоне. Согласно его мемуарам, узнав о том, что "чертова кукла" "высадилась во Франции", он тут же просил русского посла в Лондоне графа Ливена выдать ему паспорт для проезда во Францию. Посол отказал, заявив, что генералу русской службы нечего делать в занятой неприятелем стране. и доложил об этой странной просьбе императору Александру I. Император же приказал Ливену выпустить Волконского в Париж .

В занятом Наполеоном Париже Волконский провел всего несколько дней - 18 марта 1815 г. он туда приехал, а 31 марта уже вернулся в Лондон. Эти даты устанавливаются из его письма к П.Д. Киселеву, отправленного из Лондона 31 марта .

О том, чем занимался Волконский в Париже во время "Ста дней", известно немного. Сам он очень осторожно упоминает о своих записках о том, что во второй раз в Париже он был уже не как "турист", а как "служебное лицо", и что он был в своей поездке снабжен деньгами, полученными от его шурина, кн. П.М. Волконского, тогда начальника Главного штаба русской армии . Известно также, что его пребывание во вражеской столице не прошло незамеченным для русского общества; стали даже раздаваться голоса о том, что он перешел на сторону Наполеона. В письме к своему другу Киселеву он вынужден был оправдываться: "Я не считаюсь с мнением тех, которые судят меня, не имея на то права и не выслушав моего оправдания", "за меня в качестве адвокатов все русские, которые находились вместе со мною в Париже" .

В источниках имеются сведения о том, что главным заданием, которое Волконский выполнял в Париже, была эвакуация русских офицеров, не успевших выехать на родину и оставшихся как бы в плену у Наполеона. В "Записках" Волконский называет четверых: троих обер-офицеров и знаменитого впоследствии придворного врача Николая Арендта, оставшегося во Франции при больных и раненых русских военных и не успевшего поэтому покинуть город .

Следует заметить, что эти люди вряд ли случайно задержались в Париже - иначе русское командование не стало бы посылать в занятый неприятелем город русского генерал-майора, близкого родственника начальника Главного штаба. Скорее всего, они тоже выполняли во французской столице специальные задания - и в случае разоблачения им грозили большие неприятности.

Иными словами, после окончания войны генерал Волконский приобрел опыт выполнения "секретных поручений" "тайными методами". И этот опыт оказался впоследствии бесценным для декабриста Волконского.

Несмотря на блестящую военную карьеру, Сергей Волконский "остался в памяти семейной как человек не от мира сего" . Частное поведение Волконского предвоенных, военных и послевоенных лет казалось современникам не менее, если не более "странным", чем поведение его отца. При этом для самого Волконского такое поведение было весьма органичным: в его позднейших мемуарах описанию этих "странностей" отводится едва ли не больше места, чем описанию знаменитых сражений.

В повседневной жизни Сергей Волконский реализовывал совершенно определенный тип поведения, названный современниками "гусарским". Этот тип тоже попал в "классификацию" Пыляева:

"Отличительную черту характера, дух и тон кавалерийских офицеров - все равно, была ли это молодежь или старики - составляли удальство и молодечество. Девизом и руководством в жизни были три стародавние поговорки: «двум смертям не бывать, одной не миновать»,последняя копейка ребром», «жизнь копейка - голова ничего!» Эти люди и в войне, и в мире искали опасностей, чтоб отличиться бесстрашием и удальством" .

Согласно Пыляеву, особенно отличались "удальством" офицеры-кавалергарды.

И если "чудачества" Григория Волконского были, в общем, мирными и неопасными для окружающих, то "утехи" его младшего сына представляли значительную социальную опасность. Сергей Волконский - вполне в духе Пыляева - признавался в мемуарах, что для него самого и того социального круга, к которому он принадлежал, была характерна "общая склонность к пьянству, к разгульной жизни, к молодечеству".

Образ жизни молодого бесшабашного офицера был, согласно тем же мемуарам, следующим:

"Ежедневные манежные учения, частые эскадронные, изредка полковые смотры, вахтпарады, маленький отдых бессемейной жизни; гулянье по набережной или по бульвару от 3-х до 4-х часов; общей ватагой обед в трактире, всегда орошенный через край вином... ватагой в театр".

Образ мыслей не многим отличался от образа жизни: "Книги забытые не сходили с полок".

Волконский вспоминал, как в годы жизни в Петербурге он и другой будущий декабрист М.С. Лунин (попавший, кстати, в число пыляевских "чудаков") "жили на Черной речке вместе. Кроме нами занимаемой избы, на берегу Черной речки против нашего помещения была палатка, при которой были два живые на цепи медведя, а у нас девять собак. Сожительство этих животных, пугавших всех прохожих и проезжих, немало беспокоило их и пугало их тем более, что одна из собак была приучена по слову, тихо ей сказанному: «Бонапарт» - кинуться на прохожего и сорвать с него шапку или шляпу. Мы этим часто забавлялись, к крайнему неудовольствию прохожих, а наши медведи пугали проезжих" .

Следует заметить, что, согласно Пыляеву, Черная речка была излюбленным местом кавалергардских "потех" - и петербургские обыватели старались обходить эту местность стороной . В годы войн начала XIX в. Волконский не оставлял своих "утех": в 1810 г. за свое поведение князь даже был выслан из Молдавской армии.

Не заставили Волконского отказаться от "буйного" поведения ни Отечественная война, ни заграничные походы, ни даже получение генеральского чина. Приехав после окончания войны во Францию, он сделал огромные долги - и уехал, не расплатившись с парижскими кредиторами и торговцами. Французы обращались с просьбой вернуть долг и в российское Министерство иностранных дел, и лично к императору Александру I . Волконского разыскивали в России и за границей, он всячески уклонялся от уплаты - и все это порождало большую официальную переписку.

В результате долги сына вынуждена была заплатить его мать. И Волконский, генерал-майор и герой войны, не без некоторой гордости сообщал в 1819 г. армейскому начальству, что уплату его долгов "приняла на свое попечение" его "матушка", "Дворца Их Императорских Величеств статс-дама княгиня Александра Николаевна Волконская" . Впоследствии мать исправно платила его долги .

В конце 1810-х гг. столь блестяще начатая военная карьера Сергея Волконского резко затормозилась. До самого своего ареста в 1826 г. он не был произведен в следующий чин, его обходили и при раздаче должностей.

Согласно послужному списку, с 1816 г. по 1818 г. Сергей Волконский - командир 1-й бригады 2-й уланской дивизии. Когда же в августе 1818 г. эту бригаду расформировали, то новой бригады князю не дали - он был "назначен состоять при дивизионном начальнике оной же дивизии" . В ноябре 1819 г. его шурин, П.М. Волконский, просил государя назначить его "шефом Кирасирского полка", но получил "решительный отказ" .

Причина карьерных неудач князя, по мнению большинства исследователей, заключается в том, что уже тогда он обнаруживал признаки "вольнодумства". Н.Ф. Караш и А.3. Тихантовская видят подоплеку императорского "неудовольствия" в другом: в том, что Волконскому "не простили пребывания во Франции во время возвращения Наполеона с о. Эльбы". (Однако, как отмечалось выше, Волконский, скорее всего, выполнял там специальное поручение командования). Также "не простили" Волконскому тот факт, что в Париже - уже после реставрации Бурбонов - он пытался заступиться за полковника Лабедуайера, первым перешедшего со своим полком на сторону Наполеона и приговоренного за это к смертной казни .

Однако "вольнодумство" Волконский обнаружил позже, события же во Франции, свидетелем и участником которых он был, состоялись намного раньше. Представляется, что в данном случае причину царского гнева на генерала следует искать в другом.

Сергей Волконский был хорошо известен и Александру I, и его приближенным: царь называл своего флигель-адъютанта "мсье Серж" - "в отличие от других членов" семьи Волконских - и внимательно следил за его службой. Однако "гусарство" и "проказы" "мсье Сержа" и его друзей императору явно не нравились: Волконский описывает в мемуарах, как после одной из "проказ" государь не хотел здороваться с ним и его однополчанами-кавалергардами, как "был весьма сух" с ним после его высылки из Молдавской армии .

Очевидно, император ждал, что после войны генерал-майор остепенится, но этого не произошло. "В старые годы не только что юный корнет проказничал, но были кавалеристы, которые не покидали шалости даже в генеральских чинах" , - совершенно справедливо замечает Пыляев. Скорее всего, следствием именно этого и стали карьерные неудачи князя.

В конце того же 1819 г. жизнь Сергея Волконского круто переменилась: он вступил в Союз благоденствия. Обидевшись на императора за собственные служебные неудачи, он не стал принимать должность "состоящего" при дивизионном начальнике и уехал в бессрочный отпуск, намереваясь еще раз побывать за границей.

Случайно оказавшись в Киеве на ежегодной зимней контрактовой ярмарке, он встретил там своего старого приятеля Михаила Федоровича Орлова. Орлов, генерал-майор и начальник штаба 4-го пехотного корпуса, уже давно состоял в тайном обществе, и его киевская квартира была местом встреч людей либеральных убеждений и просто недовольных существующим положением вещей.

То, что Волконский увидел и услышал на квартире Орлова, поразило воображение "гвардейского шалуна". Оказалось, что существует "иная колея действий и убеждений", нежели та, по которой он до этого времени шел:

"Я понял, что преданность отечеству должна меня вывести из душного и бесцветного быта ревнителя шагистики и угоднического царедворничества", "с этого времени началась для меня новая жизнь, я вступил в нее с гордым чувством убеждения и долга уже не верноподданного, а гражданина и с твердым намерением исполнить во что бы то ни стало мой долг исключительно по любви к отечеству" .

Через несколько месяцев после посещения квартиры Орлова Волконский попал в Тульчин, в штаб 2-й армии. Там произошло его знакомство с Павлом Пестелем. "Общие мечты, общие убеждения скоро сблизили меня с этим человеком и вредили между нами тесную дружескую связь, которая имела исходом вступление мое в основанное еще за несколько лет перед этим тайное общество" , - писал Волконский в мемуарах.

Формально же Волконского принял в тайное общество генерал-майор М.И. Фонвизин . В своих показаниях на следствии Сергей Волконский утверждал, что первые либеральные идеи зародились у него в 1813 г., когда он проходил в составе русской армии по Германии и общался "с разными частными лицами тех мест, где находился" . Потом эти мысли укрепились в нем в 1814 и 1815 гг., когда он побывал в Лондоне и Париже. На этот раз в кругу его общения оказались Мадам де Сталь, Бенжамен Констан, члены английской оппозиции.

Конечно, князь был прав: в послевоенной Европе либеральные идеи были столь широко распространены, что мало кто из молодых русских офицеров не сочувствовал им. Сочувствие этим идеям сквозит, например, в послевоенных письмах Волконского к П.Д.Киселеву. В письме от 31 марта 1815 г., описывая наполеоновские "Сто дней", он замечает:

"Доктрина, которую проповедует Бонапарт, это - доктрина учредительного собрания; пусть только он сдержит то, что он обещает, и он утвержден навеки на своем троне", "Бонапарт, ставший во главе якобинской партии, гораздо сильнее, чем это предполагают; только после того, как хорошо приготовятся, можно начинать войну, которую против него вести с упорством, потому что - вы увидите, что если война будет, то она должна сделаться народной войной" .

Однако от общих рассуждений о Бурбонах, Бонапарте и судьбах мировой истории весьма далеко до революционного образа мыслей и тем более образа действий. Кроме того, как видно из этого же письма, главным "либералом" для будущего декабриста был в 1815 г. император Александр I:

"Либеральные идеи, которые он провозглашает и которые он стремится утвердить в своих государствах, должны заставить уважать и любить его как государя и как человека" .

И нет документов, свидетельствующих о том, что к 1819 г. мнение Волконского о "либерализме" русского монарха изменилось.

Скорее всего, в заговор Волконского привели не либеральные идеи. К началу 1820-х гг. "гусарское поведение", которым Волконский очень дорожил на первых этапах своей карьеры, стало массовым - и из "чудачества" превратилось в поведенческий штамп, едва ли не в норму. Впоследствии Волконский утверждал, что его жизнь до заговора была совершенно бесцветной и ничем не отличалась от жизни большинства его "сослуживцев, однолеток: много пустого, ничего дельного" . В тайном же обществе Волконский обретал иной способ, говоря словами Ю.М. Лотмана, "найти свою судьбу, выйти из строя, реализовать свою собственную личность". Способ этот, гораздо более опасный, чем "удаль и молодечество", был достойнее для истинного сына Отечества.

"Вступление мое в члены тайного общества было принято радушно прочими членами, и я с тех пор стал ревностным членом оного, и скажу по совести, что я в собственных моих глазах понял, что вступил на благородную стезю деятельности гражданской" , - напишет Волконский в мемуарах.

С начала 1820 г. в Волконском происходит разительная перемена. Он перестает быть "шалуном" и "повесой", отказывается от идеи заграничного путешествия, и, получив в 1821 г. под свою команду 1-ю бригаду 19-й пехотной дивизии 2-й армии, безропотно принимает новое назначение. Князь уезжает на место службы - в глухой украинский город Умань. Теперь самолюбие Волконского не задевает даже тот очевидный факт, что назначение командовать пехотной бригадой - явное карьерное понижение. Служба в кавалерии и, соответственно, в уланах была престижней, чем в пехоте. И в 1823-г., согласно мемуарам Волконского, император Александр I уже выражал "удовольствие" по поводу того, что "мсье Серж" "остепенился", "сошел с дурного пути" .

В личной жизни Сергея Волконского тоже происходят перемены. Традиционное светское женолюбие уступает место серьезным чувствам. В 1824 г. Волконский делает предложение Марии Николаевне Раевской, дочери прославленного генерала, героя 1812 г. "Ходатайствовать" за него перед родителями невесты Волконский попросил Михаила Орлова, уже женатого к тому времени на старшей дочери Раевского, Екатерине. При этом князь, по его собственным словам, "положительно высказал Орлову, что если известные ему мои сношения и участие в тайном обществе помеха к получению руки той, у которой я просил согласия на это, то, хотя скрепясь сердцем, я лучше откажусь от этого счастья, нежели изменю политическим моим убеждениям и долгу к пользе отечества" .

Генерал Раевский несколько месяцев думал, но в конце концов согласился на брак.

Свадьба состоялась 11 января 1825 г. в Киеве; посаженным отцом жениха был его брат Николай Репнин, шафером - Павел Пестель. Впоследствии Репнин будет утверждать: за час до венчания Волконский внезапно уехал - и "был в отлучке не более четверти часа".

"Я спросил его, - писал Репнин, - куда?

Он: надобно съездить к Пестелю.

Я: что за вздор, я пошлю за ним, ведь шафер у посаженного отца адъютант в день свадьбы.

Он: нет, братец, непременно должно съездить. Сейчас буду назад".

Репнин был уверен: в день свадьбы его брат, под нажимом Пестеля, "учинил подписку" в верности идеям "шайки Южного союза" .

Впрочем, современные исследователи не склонны верить в существование подобной подписки: Пестелю, конечно, вполне хватило бы и честного слова друга. Не заслуживает доверия и легенда, согласно которой Раевский добился от своего зятя прямо противоположной подписки - о том, что тот выйдет из тайного общества . Видимо, для Волконского действительно легче было бы отказаться от личного счастья, чем пожертвовать с таким трудом обретенной собственной самостью.

Вступив в заговор, генерал-майор Сергей Волконский, которому к тому времени уже исполнился 31 год, полностью попал под обаяние и под власть адъютанта главнокомандующего 2-й армией П.Х. Витгенштейна, 26-летнего ротмистра Павла Пестеля. В момент знакомства с Волконским Пестель - руководитель Тульчинской управы Союза благоденствия, а с 1821 г. он - признанный лидер Южного общества, председатель руководившей обществом Директории. Вместе с Пестелем Волконский начинает готовить военную революцию в России.

Между тем, активно участвуя в заговоре, Волконский не имел никаких "личных видов". Если бы революция победила, то сам князь от нее ничего бы не выиграл. В новой российской республике он, конечно, никогда не достиг бы верховной власти, не был бы ни военным диктатором, ни демократическим президентом. Он мог рассчитывать на военную карьеру: стать полным генералом, главнокомандующим, генерал-губернатором или, например, военным министром. Однако всех этих должностей он мог достичь и без всякого заговора и связанного с ним смертельного риска, просто терпеливо "служа в государевой службе".

Более того, если бы революция победила, Волконский многое потерял бы. Князь был крупным помещиком: на момент ареста в 1826 г. он был владельцем 10 тыс. дес. земли в Таврической губ.; не меньшее, если не большее количество земли принадлежало ему в Нижегородской и Ярославской губ. В его нижегородском и ярославском имениях числилось более 2 тыс. крепостных "душ" . Крупными состояниями владели также его мать и братья. Согласно же аграрному проекту "Русской Правды" Пестеля, в обязанность новой власти входило отобрать у помещиков, имеющих больше 10 тыс. дес., "половину земли без всякого возмездия" . Кроме того, после революции все крестьяне, в том числе и принадлежавшие участникам заговора, стали бы свободными.

Все это Волконского не останавливало. И хотя никаких политических текстов, написанных до 1826 г. рукой князя, не сохранилось, можно смело говорить о том, что его взгляды оказались весьма радикальными. В тайном обществе Волконский был известен как однозначный и жесткий сторонник "Русской Правды" (в том числе и ее аграрного проекта), коренных реформ и республики. При его активном содействии "Русская Правда" была утверждена Южным обществом в качестве программы. Несмотря на личную симпатию к императору Александру I, которая с годами не прошла, Волконский разделял и "намерения при начатии революции... покуситься на жизнь Государя императора и всех особ августейшей фамилии" .

В отличие от многих главных участников заговора, кн. Волконский не страдал "комплексом Наполеона" и не мыслил себя самостоятельным политическим лидером. Вступив в заговор, он сразу же признал Пестеля своим безусловным и единственным начальником. И оказался одним из самых близких и преданных друзей председателя Директории - несмотря даже на то, что Пестель был намного младше его и по возрасту, и по чину, имел гораздо более скромный военный опыт. Декабрист Н.В. Басаргин утверждал на следствии, что Пестель "завладел" Волконским "по преимуществу своих способностей" .

В 1826 г. Следственная комиссия без труда выяснила, чем занимался Волконский в заговоре. Князь вел переговоры о совместных действиях с Северным обществом (в конце 1823, в начале 1824 и в октябре 1824 гг.) и с Польским патриотическим обществом (1825 г.). Правда, переговоры эти закончились неудачей: ни с Северным, ни с Польским патриотическим обществами южным заговорщикам договориться так и не удалось.

В 1824 г., по поручению Пестеля, Волконский ездил на Кавказ, пытаясь узнать, существует ли тайное общество в корпусе генерала А.П. Ермолова. На Кавказе он познакомился с известным бретером капитаном А.И. Якубовичем, незадолго перед тем переведенным из гвардии в действующую армию. Якубович убедил князя в том, что общество действительно существует - и Волконский даже написал о своей поездке письменный отчет в южную Директорию. Но, как выяснилось впоследствии, полученная от Якубовича информация оказалась блефом.

Князь совместно с В.Л. Давыдовым возглавлял Каменскую управу Южного общества, но управа эта отличалась своей бездеятельностью. Волконский участвовал в большинстве совещаний руководителей заговора, однако все эти совещания не имели никакого практического значения. На следствии князь признался: большинство участников Южного общества были уверены, что именно он имеет "наибольшие способы" начать революцию в России . Действительно, под командой Волконского находилась реальная военная сила - и сила немалая. Летом 1825 г., когда командир 19-й пехотной дивизии генерал-лейтенант П.Д. Корнилов уехал в длительный отпуск, Волконский начал исполнять обязанности дивизионного генерала - и исполнял их вплоть до своего ареста в начале января 1826 г. . Но в декабре 1825 г. эта дивизия осталась на своих квартирах.

Однако у Волконского в тайном обществе был круг обязанностей, в выполнении которых он оказался гораздо более удачливым. На эту его деятельность Следственная комиссия особого внимания не обратила, но именно она в основном и определяла роль князя в заговоре декабристов.

В "Записках" князя есть фрагмент, который всегда ставит в тупик комментаторов:

"В числе сотоварищей моих по флигель-адъютантству был Александр Христофорович Бенкендорф, и с этого времени были мы сперва довольно знакомы, а впоследствии - в тесной дружбе. Бенкендорф тогда воротился из Парижа при посольстве и, как человек мыслящий и впечатлительный, увидел, какие [услуги] оказывает жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышленных, введение этой отрасли соглядатайства может быть полезно и царю, и отечеству, приготовил проект о составлении этого управления, пригласил нас, многих его товарищей, вступить в эту когорту, как он называл, людей добромыслящих, и меня в их числе. Проект был представлен, но не утвержден. Эту мысль Ал[ександр] Хр[истофорович] осуществил при восшествии на престол Николая, в полном убеждении, в том я уверен, что действия оной будут для охранения от притеснений, для охранения вовремя от заблуждений. Чистая его душа, светлый его ум имели это в виду, и потом, как изгнанник, я должен сказать, что во все время моей ссылки голубой мундир не был для нас лицами преследователей, а людьми, охраняющими и нас, и всех от преследования" .

События, которые здесь описаны, предположительно можно отнести к 1811 г. - именно тогда Сергей Волконский стал флигель-адъютантом Александра I. Сведений о том, какой именно проект подавал Бенкендорф царю в начале 1810-х гг., не сохранилось. Известен более поздний проект Бенкендорфа о создании тайной полиции, относящийся к 1821 г. Однако вряд ли в данном случае Волконский путает даты: с начала 1821 г. он служил в Умани и в этот период не мог лично общаться со служившим в столице Бенкендорфом.

Историки по-разному пытались прокомментировать этот фрагмент мемуаров Волконского. Так, например, М. Лемке утверждал, что причина столь восторженного отзыва в том, что Бенкендорф после 1826 г. оказывал своему другу-каторжнику "мелкие услуги", в то время как мог сделать "крупные неприятности" . Современные же комментаторы этого фрагмента делают иной вывод: Волконский, попав на каторгу, сохранил воспоминания о Бенкендорфе - своем сослуживце по партизанскому отряду, храбром офицере, и не знал, "какие изменения претерпела позиция его боевого товарища" .

Однако с подобными утверждениями согласиться сложно: почти вся сознательная, в том числе и декабристская, жизнь Сергея Волконского эти утверждения опровергает. Кн. Волконский был и остался убежденным сторонником не только тайной полиции вообще, но и методов ее работы в частности. Этому немало способствовал, с одной стороны, опыт участия в партизанских действиях, которые, конечно, были невозможны без "тайных" методов работы. Способствовали этому и "секретные поручения" русского командования, которые Волконскому доводилось исполнять.

В тайном обществе у Волконского был достаточно четко определенный круг обязанностей. Он был при Пестеле чем-то вроде начальника тайной полиции, обеспечивающим прежде всего внутреннюю безопасность заговора.

В 1826 г. участь Волконского намного осложнил тот факт, что, как сказано в приговоре, он "употреблял поддельную печать полевого аудиториата" . С этим пунктом в приговоре было труднее всего смириться его родным и друзьям. "Что меня больше всего мучило, это то, что я прочитала в напечатанном приговоре, будто мой муж подделал фальшивую печать, с целью вскрытия правительственных бумаг" , - писала в мемуарах княгиня М.Н. Волконская. Марию Волконскую можно понять: все же заговор - дело пусть и преступное, но благородное; цель заговора - своеобразным образом понятое благо России. А генерал, князь, потомок Рюрика, подделывающий казенные печати, - это в сознании современников никак не вязалось с образом благородного заговорщика.

Однако в 1824 г. Волконский действительно пользовался поддельной печатью, вскрывая переписку армейских должностных лиц. "Сия печать... председателя Полевого аудиториата сделана была мною в 1824 году" , - показывал князь на следствии. Печать эта была использована по крайней мере один раз: в том же году Волконский вскрыл письмо начальника Полевого аудиториата 2-й армии генерала Волкова к Киселеву, тогда генерал-майору и начальнику армейского штаба. В письме он хотел найти сведения, касающиеся М.Ф. Орлова, только что снятого с должности командира 16-й пехотной дивизии, и его подчиненного, майора В.Ф. Раевского. "Дело" Орлова и Раевского, участников заговора, занимавшихся, в частности, пропагандой революционных идей среди солдат, могло привести к раскрытию всего тайного общества.

Следил Волконский не только за правительственной перепиской. В том же году князь вскрыл письмо своих товарищей по заговору, руководителей Васильковской управы С.И. Муравьева-Апостола и М.П. Бестужева-Рюмина, к членам Польского патриотического общества. Муравьев и Бестужев, по поручению Директории Южного общества, начали переговоры с поляками о совместных действиях в случае начала революции.

В сентябре 1824 г. Муравьев и Бестужев, жаждавшие немедленной революционной деятельности, написали полякам письмо с просьбой устранить, в случае начала русской революции, цесаревича Константина Павловича. И попытались передать письмо полякам через Волконского. "Сие письмо было мною взято, но с тем, чтобы его не вручать" , - показывал Волконский. "Князь Волконский, прочитав сию бумагу и посоветовавшись с Василием Давыдовым, на место того, чтобы отдать сию бумагу... представил оную Директории Южного края. Директория истребила сию бумагу, прекратила сношения Бестужева с поляками и передала таковые мне и князю Волконскому" , - утверждал на следствии Пестель.

Естественно, что личные отношения Волконского с Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым оказались разорванными. На следствии Волконский показывал, что "на слова начальников Васильковской управы с некоторого времени перестал иметь веру" .

В конце 1825 - начале 1826 г. Сергей Муравьев поднял восстание Черниговского полка. Чтобы иметь хотя бы минимальные шансы на победу, руководителю мятежа была нужна поддержка других воинских частей, тех, где служили участники заговора. Однако к генералу Волконскому, командовавшему дивизией, он даже и не пытался обратиться за помощью.

В целях тайного общества кн. Волконский использовал и свои родственные и дружеские связи с армейским начальством, с высшими военными и гражданскими деятелями империи. А связей этих было немало: вряд ли кто-нибудь другой из заговорщиков мог похвастаться столь представительным "кругом общения". С начальником штаба 2-й армии генерал-майором Киселевым Волконский дружил еще с юности; дружба, как уже говорилось, связывала Волконского с генерал-лейтенантом А.Х. Бенкендорфом - тогда начальником штаба Гвардейского корпуса. "Ментором" и покровителем заговорщика был его шурин П.М. Волконский . "Близкое знакомство" соединяло Волконского с генерал-лейтенантом И.О. Виттом, начальником южных военных поселений, в 1825 г. известным доносчиком на декабристов . Волконский был прекрасно известен и всем членам императорской фамилии.

Согласно мемуарам князя, в 1823 г., во время Высочайшего смотра 2-й армии, он получил от императора Александра I "предостерегательный намек" - о том, что "многое в тайном обществе было известно". Довольный состоянием бригады Волконского, Александр похвалил князя за "труды". При этом монарх добавил, что "мсье Сержу" будет "гораздо выгоднее" продолжать заниматься своей бригадой, чем "управлением" Российской империи" .

Летом 1825 г., когда появились первые доносы на южных заговорщиков и над тайным обществом нависла угроза раскрытия, подобное "предостережение" Волконский получил и от одного из своих ближайших друзей - начальника армейского штаба П.Д. Киселева. Киселев сказал тогда Волконскому: "Напрасно ты запутался в худое дело, советую тебе вынуть булавку из игры" .

В ноябре 1825 г. Волконский узнал о тяжелой болезни и последовавшей затем смерти Александра I на несколько дней раньше, чем высшие чины во 2-й армии и столицах. Уже 13 ноября 1825 г., за 6 дней до смерти императора, он знал, что положение Александра I почти безнадежно; сообщили же ему об этом проезжавшие через Умань в Петербург курьеры из Таганрога. Следует заметить, что курьеры, конечно, не имели права разглашать эту информацию. Однако шурин Сергея Волконского, П.М. Волконский, к тому времени уже снятый с поста начальника Главного штаба, но не потерявший доверия императора, был одним из тех, кто сопровождал Александра I в его последнее путешествие, присутствовал при его болезни и смерти. Видимо, именно этим и следует объяснить странную "разговорчивость" секретных курьеров.

15 ноября Волконский рассказал об этом П.Д. Киселеву - и впоследствии по этому поводу было даже устроено специальное расследование . Когда же царь умер, Волконский сообщил Киселеву, что послал "чиновника, при дивизи[онном] штабе находящегося, молодого человека расторопного и скромного, под видом осмотра учебных команд в 37-м полку объехать всю дистанцию между Торговицею и Богополем и, буде что узнает замечательного, о том мне приехать с извещением" . Фрагмент письма Волконского красноречиво свидетельствует: в армии у князя была и собственная секретная агентура.

Естественно, что этой информацией Волконский делился с Пестелем - своим непосредственным начальником по тайному обществу. Еще летом 1825 г. Пестель приходит к выводу о необходимости скорейшего начала революции . Во второй половине ноября председатель Директории начинает подготовку к решительным действиям: пытается договориться о совместном выступлении с С.И. Муравьевым-Апостолом, отдает приказ до времени спрятать "Русскую Правду". В эти же тревожные дни для переписки с Пестелем Волконский составляет особый шифр . Точно не известно, был ли этот шифр использован.

29 ноября 1825 г. Пестель вместе с Волконским составляет хорошо известный в историографии план "1 генваря" о немедленном революционном выступлении Южного общества . Согласно ему, восстание начинал Вятский полк, которым командовал Пестель. Придя 1 января 1826 г. в армейский штаб в Тульчине, вятцам следовало прежде всего арестовать армейское начальство . Затем предстояло отдать приказ по армии о немедленном выступлении и движении на Петербург. Естественно, что в этом плане Волконскому отводилась одна из центральных ролей. 19-я пехотная дивизия становилась ударной силой будущего похода. Не лишено оснований и предположение С.Н. Чернова, что Волконскому вообще могло быть предложено общее командование мятежной армией .

Однако план этот осуществлен не был: за две недели до предполагаемого выступления Пестеля арестовали. К самостоятельным же действиям в заговоре Волконский готов не был - и поэтому отказался от возможности поднять на восстание собственную дивизию и силой освободить из-под ареста председателя южной Директории .

14 января того же года кн. Волконского привезли в Петербург и привели на допрос к новому императору Николаю I. "Сергей Волконский набитый дурак, таким нам всем давно известный, лжец и подлец в полном смысле, и здесь таким же себя показал. Не отвечая ни на что, стоял как одурелый, он собой представлял самый отвратительный образец неблагодарного злодея и глупейшего человека" , - так по итогам этого допроса характеризовал князя император.

Конечно, Николай I был очень раздражен событиями конца 1825 - начала 1826 гг. - и это раздражение осталось в нем даже по прошествии многих лет. Однако в царских словах была и определенная доля истины. С самого начала и до конца следствия Волконский удачно играл роль "дурака" и солдафона.

Согласно М.И. Пыляеву, в своеобразный "кодекс" русского "военного повесы" входила откровенность на допросе: "Виновные сознавались по первому спросу... лгать было стыдно" . Внешне князь на следствии вел себя вполне согласно этому кодексу. "Представить имею честь чистосердечные и без всякого затмения истины сделанные мною ответы", "готов на всякие пополнительные сведения и желал бы оградить себя от нарекания в запирательстве - и заслужить доверие о моих показаниях, желая тем оказать чувство меры моей вины" , - такими или подобными словами начинаются многие ответы Волконского на письменные вопросы следствия.

При этом Волконский хотел взять на себя как можно больше вины. "Вкоренению же сих (либеральных. - O.K.) мыслей в. моем уме... приписываю убеждению собственного моего рассудка... Приняв вышеизъявленный образ мыслей в таких летах, где человек начинал руководствоваться своим умом, и продолжив мое к оным причастие с различными изменениями тринадцать лет - я никому не могу приписывать вину - как только себе, и ничьим внушениям не руководствовался, а, может быть, должен нести ответственность о распространении оных" , - так Волконский отвечал на трафаретный вопрос о происхождении собственных "либеральных" мыслей.

Однако все взять на себя Волконский не мог: он не был в Южном обществе главным действующим лицом, о многом, особенно касающемся ранних периодов существования заговора, просто не знал. И большинство его показаний - это искусно замаскированная под "откровенность" издевка над Следственной комиссией. Так, на одном из первых допросов, 25 января 1826 г., у Волконского как у председателя Каменской управы спросили о природе надежд заговорщиков на военные поселения, якобы подготовленные к революционному выступлению. На этот вопрос Волконский дал следующий ответ: "Из сих запросных пунктов узнаю я, что я был один из управляющих Каменской отдельной управы, также могу уверить, что я не получал ни от кого поручения действовать на поселенные войска" .

Спросили у Волконского и о том, удалось ли ему обнаружить на Кавказе тайное общество. Он отвечал, в частности, что с Кавказа вывез составленную Якубовичем "карту объяснений на одном листе Кавказского и Закубанского края, с означением старой и новой линии и с краткой ведомостью о всех народах, в оном крае обитающих", а также "общую карту" Грузии с "некоторыми топографическими поправками".

Из ответа на этот же вопрос следствие узнало, что "на французском диалекте" князь "собственно же ручно (sic!)" написал "некоторые... замечания на счет Кавказского края и мысли... о лучшем способе к приведению в образованность сих народов" .

На том же допросе 25 января следователи интересовались: "В чем заключались главные черты конституции под именем «Русской Правды», написанной Пестелем?.."

На это князь без тени сомнения отвечал, что "сочинение под именем «Русской Правды»" не было ему "никогда сообщаемо, ни письменно, для сохранения или передачи, ни чтением или изустным объяснением..." . На следующем допросе, в феврале 1826 г., он подтвердит свои слова: "Не имею сведения ни о смысле сочинения «Русской Правды» - ни кто сочинитель оной" .

Следователи удивились и не поверили князю: они располагали множеством показаний о дружбе и общности мыслей Пестеля и Волконского. И в начале марта 1826 г. заключенный вновь получил вопрос о содержании "Русской Правды".

Только на третий раз Волконский, наконец, "упомнил" суть пестелевских идей. В его изложении они выглядели следующим образом:

"Главные черты оных были, чтоб при начатии революции вооруженною силою, в Петербурге и Южною управою в одно время, начать тем, что в столице учредить временное правление и обнародовать отречение высочайших особ от престола, созвании представителей для определения о роде правления, и, наконец, как теперь, так и впоследствии, чтоб разговорами и влиянием членов общества объяснять, что лучший образец правления - Соединенные Американские Штаты, с тою отменою, чтобы и частное управление было одинаковое по областям, а не разделялось бы на различные рода по провинциям... Ежели в вышеозначенных мною пояснений заключалось то, что известно было комитету под сочинением «Русской Правды», то о том я был известен; но как я полагал, что сие сочинение заключало в себе полный свод в подробности того, что означалось в вопросных пунктах, т.е. Конституцией наименованной «Русской Правды» (sic!), я вправе был утверждать, что сие сочинение мне неизвестно" .

Естественно, что это изложение имело мало общего с "Русской Правдой". Пестель, в частности, вовсе не собирался после победы революции созывать никаких "представителей для определения о роде правления", не планировал придавать постреволюционной России форму правления, подобную Североамериканским Штатам.

Все эти многословные показания, написанные, к тому же, с огромным количеством орфографических ошибок, производили на следователей тяжелое впечатление. Они пытались взять князя "на испуг": 27 января ему была объявлена "Высочайшая резолюция, что ежели он в ответах своих не покажет истинную и полную правду, то будет закован".

И Волконский "обещал открыть все с искренностью и по совести" . Если, конечно, память не подведет его - поскольку "мудрено вдруг припомнить обстоятельства, в течение пяти лет случившихся, при ежегодных в оных изменениях" .

Однако на последующие вопросы он вновь отвечает многословно, невнятно, неграмотно -и часто вовсе не о том, о чем его спрашивают. При этом следует заметить, что ни написанные Волконским до 1826 г. тексты, ни его сибирские письма, ни мемуары впечатления бездарной графомании не производят. Современникам, знавшим Волконского, он запомнился как человек ясного ума и хорошей памяти.

Жизнь Сергея Волконского после приговора - тема отдельного исследования. Здесь же позволю себе лишь несколько замечаний, дополняющих представление о личности и характере декабриста.

В июле 1826 г. С.Г. Волконский, лишенный чинов, орденов и дворянства, был осужден на 20 лет каторжных работ (в августе того же года каторжный срок был сокращен до 15, затем - до 10 лет) с последующим поселением в Сибири. Ни мать, придворная дама, ни многочисленные влиятельные родственники ничего не смогли сделать для облегчения его участи. Практически до самого конца следствия они не знали, сохранит ли император жизнь генералу-преступнику.

Согласно дневнику Алины Волконской, племянницы декабриста и дочери его сестры Софьи, 13 июля, в день объявления приговора, мать Сергея Волконского "много плакала... почти не спала". Она даже собиралась поехать в Сибирь вслед за сыном. Но, по словам внука декабриста С.М. Волконского,

"это был истерический порыв, а может быть, простое излияние слов. Съездить навестить сына в крепости было много легче, нежели ехать в Сибирь; однако старая княгиня от этого воздержалась. Она писала сыну, что боится за свои силы, да и его не хочет подвергать такому потрясению". К тому же, согласно дневнику Алины, вдовствующая императрица Мария Федоровна "упрашивала" мать декабриста "беречь себя".

Среди "утешителей" старой княгини оказалась не только императрица Мария, но и император Николай I. "Государь просил бабушку утешиться, не смешивать дела семейные с делами службы - одно другому не помешает" , - читаем в дневнике Алины.

Конечно, родные были потрясены жестоким приговором Сергею Волконскому. Однако все они исполнили Высочайшее повеление - и быстро утешились. Тем более что по случаю коронации Александра Николаевна Волконская получила бриллиантовые знаки ордена Святой Екатерины . Получили награды и ее сыновья: кн. Репнин стал кавалером ордена Святого Александра Невского с алмазами, а находящийся в "бессрочном отпуске" Никита Волконский -кавалером ордена Святой Анны 1-й степени .

В свете долго циркулировали слухи о том, что "княгиня Волконская... допустила хладнокровно отправить сына в каторжную работу и даже танцевала с самим государем на другой день после приговора" . Впрочем, были и другие суждения: статс-дама "решилась не покидать своей должности при дворе, чтоб не раздражить императора, и надеялась, оставаясь при нем, улучить удобную минуту, чтоб испросить прощения виновного" .

Единственной из всей большой семьи Волконских, кто позволил себе публично не согласиться с приговором, оказалась княгиня Зинаида. Согласно агентурным данным, поступившим в III Отделение летом 1826 г., в своем московском салоне она "извергала" "злую брань" на "правительство и его слуг" - и просто была готова "разорвать на части правительство" . Прямо из ее салона отправилась в Сибирь Мария Волконская - и ее проводы носили характер демонстративного выражения нелояльности к власти. Вскоре Зинаида Волконская приняла католичество; во многом этот шаг тоже был проявлением политической нелояльности. В отличие от многих других членов семьи, Зинаида Волконская постоянно писала своему осужденному родственнику письма, которые "горели лаской и приветом" . В результате за Зинаидой Волконской был установлен секретный полицейский надзор, который, впрочем, не распространялся на ее мужа Никиту. В конце 1820-х гг. ее просто вынудили покинуть Россию.

Сам Сергей Волконский воспринял приговор спокойно. По словам его будущего товарища по сибирскому изгнанию А.Е. Розена, в момент совершения обряда гражданской казни князь был "особенно бодр и разговорчив" . Видимо, бывший генерал тогда плохо себе представлял, что его ждет. Через 10 дней после оглашения приговора он уже был отправлен к месту отбытия наказания. Полностью он осознал все произошедшее, только прибыв на каторгу: сначала в Николаевский солеваренный завод, а потом - в Благодатский рудник, входивший в состав Нерчинского горного завода.

Условия, в которых оказался Волконский на каторге, были поистине тяжелейшими. Причем для декабристов - молодых, здоровых мужчин, бывших офицеров - тяжелы были не сами работы в руднике. Просто быт осужденных был организован таким образом, чтобы полностью уничтожить их человеческое достоинство. По словам С.Н. Чернова, местные тюремные власти, получившие от императора общие указания о содержании арестантов, вышивали "жестокие узоры по начальнической канве" .

Согласно документам, попавшие в Благодатский рудник государственные преступники находились под постоянным надзором; им было запрещено общаться не только друг с другом, но и вообще с кем бы то ни было, кроме тюремных надзирателей. У них отобрали почти все вещи, деньги и книги, привезенные из Петербурга, - не разрешали иметь при себе даже Библию. Осужденных "употребляли в работы" наравне с другими каторжниками, и при этом строго смотрели, "чтобы они вели себя скромно, были послушны поставленным над ним надзирателям и не отклонялись бы от работ под предлогом болезни".

Рудный пристав вел специальный секретный дневник, где "замечал... со всею подробностью, каким образом преступники производили работу, что говорили при производстве оной,... какой показал характер, был ли послушен к постановленным над ним властям и каково состояние его здоровья". Дважды в день, перед и после "употребления в работы", производился "должный обыск" преступников. От казармы к руднику и обратно они передвигались с особым конвоем - "надежным" унтер-офицером и двумя рядовыми. Покидать камеру осужденные могли только в сопровождении часового с примкнутым штыком .

"Со времени моего прибытия в сие место я без изъятия подвержен работам, определенным в рудниках, провожу дни в тягостных упражнениях, а часы отдохновения проходят в тесном жилище, и всегда нахожусь под крепчайшим надзором, меры которого строже, нежели во время моего заточения в крепости, и по сему ты можешь представить себе, какие сношу нужды и в каком стесненном во всех отношениях нахожусь положении"; "физические труды не могут привести меня в уныние, но сердечные скорби, конечно, скоро разрушат бренное мое тело" - писал Волконский жене из Благодатского рудника.

Каторжная жизнь сразу же подорвала здоровье и психику государственного преступника: у Волконского началась глубокая депрессия, сопровождавшаяся острым нервным расстройством. "Бодрость" и "разговорчивость" его быстро прошли, не возникало и желания выделиться из общей массы каторжников. "При производстве работ был послушен, характер показывал тихий, ничего противного не говорил, часто бывает задумчив и печален" , - так характеризовало каторжника тюремное начальство.

"Машенька, посети меня прежде, чем я опущусь в могилу, дай взглянуть на тебя еще хоть один раз, дай излить в сердце твое все чувства души моей" .

Эти строки из его письма красноречиво свидетельствуют: именно надежда на скорый приезд жены в Сибирь дала возможность Волконскому выжить в первые страшные месяцы каторги.

Мария Волконская стала женой Сергея Григорьевича в 19 лет, до свадьбы практически не знала будущего мужа и согласилась на брак только по настоянию отца. После свадьбы Волконские почти не жили вместе: дела службы и тайного общества заставляли князя надолго оставлять жену.

В январе 1826 г., за 5 дней до ареста Волконского, его жена родила сына Николая. Роды были трудными, и родные, опасаясь за ее здоровье, долго скрывали от нее правду о том положении, в котором вдруг оказался ее муж. Однако, узнав правду, Мария Волконская решила разделить с мужем каторгу и ссылку. И, несмотря на протесты отца и матери, в ноябре 1826 г. была уже в Благодатском руднике. Когда она приехала, ему стало лучше, но лишь на некоторое время. Вскоре после приезда Мария Волконская сообщала родным мужа, что "он нервен и бессилен до крайности", "его нервы последнее время совершенно расстроены, и улучшение, которому я так радовалась, было лишь кратковременным", он изъявляет "полную покорность" и "сосредоточенность в себе", "чувство религиозного раскаяния" .

По словам С.Н. Чернова, "мучительные переживания несчастного Волконского приобретают религиозный оттенок. Он мог бы искать утешения в религии, в беседе со священником, в церковной службе. Но как раз здесь он ничего, по-видимому, не может получить" . Должность тюремного священника в Благодатском руднике была, скорее всего, просто не предусмотрена.

К сентябрю 1827 г. болезнь Волконского обострилась, на нее обратило внимание тюремное начальство. Он был найден "более всех похудевшим и довольно слабым". При переводе на новое место каторги, в Читинский острог, ему было позволено взять с собой в дорогу две бутылки вина и бутылку водки. Спиртное в пути должно было заменить лекарство, поскольку при переезде "не встретится... на случай надобности в лекарствах никакой помощи медицинской" .

29 сентября 1827 г. Волконский вместе со своими товарищами прибывает на новое место каторги - в Читинский острог. Режим содержания заключенных здесь был гораздо более гуманным. Тюремное же начальство оказалось "либеральнее": узникам были дозволены даже ежедневные встречи с женами. Здоровье заключенного быстро восстановилось, а вместе с ним восстановились прежние привычки и черты характера. "На здоровье его я не могу жаловаться..., что же касается его настроения, то трудно, можно сказать - почти невозможно встретить в ком-либо такую ясность духа, как у него" , - писала М.Н. Волконская его родне. Во дворе острога был небольшой огород - и Волконский впервые увлекся "огородничеством".

В Петровском Заводе, новой тюрьме, куда декабристов перевели из Читы в сентябре 1830 г., каторги как таковой вообще не было: преступников не заставляли ходить на работы, те из них, у кого были семьи, могли жить в остроге вместе с женами. У Волконских в Петровском заводе родилось двое детей - сын Михаил и дочь Елена.

Здесь Волконский по-прежнему занимался "сельским хозяйством". И еще до того, как истек его каторжный срок, по Сибири стала распространяться слава о необыкновенных овощах и фруктах, которые он выращивал в своих парниках .

В 1834 г. умерла мать Волконского. После смерти в ее бумагах нашли письмо с предсмертной просьбой к императору - простить сына. Последовал царский указ об освобождении Волконского от каторжных работ; еще 2 года он жил в Петровском Заводе на положении ссыльнопоселенца .

Весной 1837 г. семья Волконских переезжает в село Урик Иркутской губ. Мария Николаевна добивается для себя разрешения жить в Иркутске, чтобы иметь возможность обучать сына Михаила в Иркутской гимназии. В 1845 г. получает позволение жить в Иркутске и сам Волконский, однако этим правом он практически не пользуется. Он по-прежнему живет в Урике, лишь изредка навещая семью в Иркутске. У него теперь совсем иная жизнь - "хлебопашца" и купца.

Очевидно, что по мере того, как нормализовывался быт государственных преступников на каторге и поселении, отношения в семье Волконских ухудшались.

Современники и историки едины в том, что, разделив изгнание мужа, Мария Волконская совершила "подвиг любви бескорыстной". Бросив родителей и ребенка, который через 2 года умер, "она решилась исполнить тот долг свой, ту обязанность, которая требовала более жертвы, более самоотвержения" , - писал декабрист Розен.

Зинаида Волконская посвятила своей родственнице известное стихотворение в прозе, в котором, в частности, были следующие строки: "О ты, пришедшая отдохнуть в моем жилище, ты, которую я знала в течение только трех дней и назвала своим другом!.. У тебя глаза, волосы, цвет лица как у девы, рожденной на берегах Ганга, и, подобно ей, жизнь твоя запечатлена долгом и жертвою" .

А оставшийся неизвестным современник - свидетель отъезда Марии Волконской в Сибирь из московского салона Зинаиды Волконской, заметил, что и сама будущая изгнанница видела в себе "божество, ангела-хранителя и утешителя" для своего мужа. И обрекла себя на жертву во имя мужа "как Христос для людей" .

Но, как метко подмечал ее внук, С.М. Волконский, "куда, собственно, ехала княгиня, на что себя обрекала, этого не знал никто, меньше всего она сама. И тем не менее ехала с каким-то восторгом... И только в Нерчинске, за восемь тысяч верст от родного дома, она увидела, куда она приехала и на что (разрядка в тексте. - O.K.) себя обрекла. И окружавшая пустыня понемногу овладела ее душой" .

Выяснение деталей личной жизни Марии Волконской в Сибири - дело столь же неблагодарное, сколь и бесперспективное. Исследовательские мнения по этому поводу разделились , и вряд ли выявление истины в этом вопросе столь уж важно для историка движения декабристов. Побывавший в 1855 г. в Сибири сын декабриста Якушкина Евгений отмечал, что брак Волконских, "вследствие характеров совершенно различных, должен был впоследствии доставить много горя Волконскому и привести к той драме, которая разыгрывается теперь в их семействе".

"Много ходит невыгодных для Марии Николаевны слухов про ее жизнь в Сибири, - отмечает Евгений Якушкин, - говорят, что даже сын и дочь ее - дети не Волконского... Вся привязанность детей сосредотачивалась на матери, а мать смотрела с каким-то пренебрежением на мужа, что, конечно, имело влияние и на отношение к нему детей".

В 1850 г. встал вопрос о замужестве 15-летней дочери Волконских Елены. Ее жених - сибирский чиновник Д.В. Молчанов - не нравился Волконскому; он высказался решительно против этого брака. Но "Мария Николаевна... сказала приятелям мужа, что ежели он не согласится, то она объяснит ему, что он не имеет никакого права запрещать, потому что не он отец ее дочери. Хотя до этого дело не дошло, но старик, наконец, уступил" . Судьба Елены Волконской оказалась в итоге сломанной: за финансовые злоупотребления Молчанов попал под следствие, потом тяжело заболел и вскоре умер.

Образ жизни Сергея Волконского на поселении совершенно не соответствовал образу жизни его жены. После окончания каторжного срока он получил большой участок земли, и все силы отдал его обработке. Современник вспоминает:

"Попав в Сибирь, он как-то резко порвал связь со своим блестящим и знатным прошедшим, преобразился в хлопотливого и практического хозяина и именно опростился, как это принято называть нынче. С товарищами своими он хотя и был дружен, но в их кругу бывал редко, а больше водил дружбу с крестьянами; летом пропадал целыми днями на работах в поле, а зимой его любимым времяпрепровождением в городе было посещение базара, где он встречал много приятелей среди подгородных крестьян и любил с ними потолковать по душе о их нуждах и ходе хозяйства" .

Волконская же "была дама совсем светская, любила общество и развлечения и сумела сделать из своего дома главный центр иркутской общественной жизни". В окружавшем Волконскую светском обществе ее муж очень быстро приобрел репутацию "чудака" и "оригинала": "Знавшие его горожане немало шокировались, когда, проходя в воскресенье от обедни по базару, видели, как князь, примостившись на облучке мужицкой телеги с наваленными хлебными мешками, ведет живой разговор с обступившими его мужиками, завтракая тут же вместе с ним краюхой серой пшеничной булки. "В салоне жены Волконский нередко появлялся запачканный дегтем или с клочками сена на платье и в своей окладистой бороде, надушенной ароматами скотного двора или тому подобными несалонными запахами", "вообще в обществе он представлял оригинальное явление, хотя был очень образован" .

К концу своего пребывания в Сибири ссыльнопоселенец Сергей Волконский собственным трудом собрал приличное состояние - и снова сумел "найти свою судьбу, выйти из строя, реализовать свою собственную личность".

А августе 1855 г., когда в Сибирь доходит известие о смерти Николая I, Мария Волконская уезжает из Иркутска. Уезжает, поскольку, видимо, совместное существование супругов становится просто невозможным. Через несколько дней после ее отъезда новый император Александр II издал манифест, в котором объявил помилование оставшимся в живых декабристам. В сентябре 1856 г., бросив "землепашество", Сибирь покидает и Сергей Волконский.

После возвращения из Сибири Волконский живет по преимуществу в Москве, у дочери, несколько раз с "высочайшего разрешения" выезжает для лечения за границу]. Он внимательно следит за политическими новостями, особенный его интерес вызывает подготовка крестьянской реформы. Теперь все свои надежды в этом "святом деле" он возлагает на нового царя - Александра II. "Царь да царь - один выход этому святому делу, освобождению от крепостного состояния помещичьих крестьян" , - пишет он в "Записке о крепостном праве", составленной в конце 1850-х гг. В это же время он начинает писать свои воспоминания, которые, однако, закончить не успевает.

Со многими положениями крестьянской реформы Волконский не был согласен - в частности, его категорически не устраивало освобождение крестьян без земли. Однако сам факт отмены крепостного права в 1861 г. принял с восторгом и слезами. "То, что в их (декабристов. - O.K.) время было тайно, теперь стало явно" , - пишет внук декабриста С.М. Волконский.

Умер Сергей Волконский 28 ноября 1865 г., на 2 года пережив свою жену. До последних дней жизни он, по словам его сына Михаила, сохранил "необыкновенную память, остроумную речь, горячее отношение к вопросам внутренней и внешней политики и участие во всем, близком ему"

Декабрист Сергей Григорьевич Волконский прожил долгую жизнь. Жизнь эта, конечно, была нелегкой - зато она никогда не была обыденной и скучной. Вообще, как представляется, доминанта его личности - это нежелание вписываться в какие бы то ни было рамки, будь то рамки общественные, сословные, служебные, конспиративные или рамки, определяющие жизнь политического преступника, сибирского ссыльнопоселенца.

Однополчане Волконского, офицеры-кавалергарды, участвовавшие вместе с ним в гусарских "забавах", впоследствии остепенились и вышли в чины, но имена большинства из них не сохранились в истории. Многие из его товарищей-декабристов ограничили свою деятельность лишь разговорами "между Лафитом и Клико", впоследствии избежали наказания и тоже были забыты. Многие из тех, кто все же попал в Сибирь, оказались сломленными суровым приговором - и либо сошли здесь с ума, либо умерли, либо просто не нашли в себе силы по-прежнему активно строить свою послекаторжную жизнь.

Волконский же оказался среди тех немногих участников заговора, которые, пройдя каторгу и ссылку, сумели не сломаться и вновь найти себя. Если судить по мемуарам, которые бывший каторжник писал до самого последнего дня, свою собственную жизнь он считал вполне состоявшейся. "Избранный мною путь, - писал он, - довел меня в Верховный уголовный суд, и в каторжную работу, и к ссылочной жизни тридцатилетней, но все это не изменило вновь принятых мною убеждений, и на совести моей не лежит никакого гнета упрека" .

Герой войны и светский "повеса", князь и каторжник, генерал и "хлебопашец" Сергей Волконский всегда оставался верен самому себе. Остался он верен и своей любимой пословице, которую еще в 1815 г. сообщал другу Киселеву - "каков в колыбели, таков и в могиле" .

Примечания

1. Восстание декабристов. Документы и материалы (Далее - ВД). Т. X. М., 1953. С. 98.

2. Волконская Е.Г. Род князей Волконских. СПб., 1900. С. 756.

3. РГВИА, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 75.

4. Пыляев М.И. Замечательные чудаки и оригиналы. М., 1990. С. 33. Ср.: Волконский С.М. О декабристах (по семейным воспоминаниям). Пг., 1922. С. 16-18; Кавалеры ордена святого Георгия Победоносца I и II степеней. Биографический словарь. СПб., 2002. С. 229.

5. Пыляев М.И. Указ. соч. С. 451, 5.

6. Евреинов Н.Н. Демон театральности. М.: СПб., 2002. С. 58; 208-216.

7. Лотман Ю.М. Век богатырей // Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб., 1994. С. 254-255.

8. Волконский С.М. Указ. соч. С. 19-20.

9. РГВИА, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 689 об.; Новосильцев Т. Княгиня М.Н. Волконская (сообщение княжны Варвары Николаевны Репниной) // Русская Старина. 1878. № VI. С. 336.

10. Модзалевский Б. Декабрист Волконский в каторжной работе на Благодатском руднике // Бунт декабристов. Юбилейный сборник. 1825-1925. М., 1926. С. 351.

11. Волконский С.М. Указ. соч. С. 90-91, 93.

12. РГВИА, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 759.

13. См. о ней, напр.: Файнштейн М.Ш. Зинаида Волконская // Файнштейн М.Ш. Писательницы пушкинской поры. Л., 1829. С. 64-83.

14. РГВИА, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 759 об.

15. Волконская Е.Г. Указ. соч. С. 717.

16. Волконский С.Г. Записки. Иркутск, 1991. С. 104.

17. Послужной список С.Г. Волконского см.: ВД. Т. X. С. 98-103.

18. Троицкий Н.А. Первый армейский партизанский отряд в России 1812 года // Военно-исторические исследования в Поволжье. Вып. 2. Саратов, 1997. С. 68-69.

19. ВД. Т. X. С. 101.

20. Волконский С.Г. Записки. С. 230-231.

21. Из записок А.Г. Хомутовой // Русский Архив. 1867. № 1-2. С. 1056-1057.

22. Волконский С.Г. Записки. С. 304-305.

23. Волконский С.М. Указ. соч. С. 15.

24. Волконский С.Г. Записки. С. 319.

25. Там же. С. 323.

26. Письма С.Г. Волконского к П.Д. Киселеву // Каторга и ссылка. 1933. № 2 (99). С. 107.

27. Волконский С.Г. Записки. С. 332, 333.

28. Письма С.Г. Волконского к П.Д. Киселеву. С. 111.

29. Волконский С.Г. Записки. С. 333.

30. Волконский С.М. Указ. соч. С. 98-99.

31. Пыляев М.И. Указ. соч. С. 39.

32. Волконский С.Г. Записки. С. 127, 129-131, 136, 145, 174, 188, 190.

33. Пыляев М.И. Указ. соч. С. 43.

34. РГВИА, ф. 395, оп. 65/320, 2 отд., 1 ст., 181, д. 350; ф. 36, оп. 1, д. 617.

35. Там же, ф. 36, оп. 1, д. 617, л. 10.

36. Там же, д. 723.

37. ВД. Т. X. С. 100.

38. Сборник Императорского Русского Исторического общества. Т. 78. СПб., 1891. С. 210.

39. Караш Н.Ф., Тихантовская А.3. Декабрист Сергей Григорьевич Волконский и его "Записки" // Волконский С.Г. Записки. С. 13.

40. Волконский С.Г. Записки. С. 326.

41. Там же. С. 176, 177.

42. Пыляев М.И. Указ. соч. С. 60.

43. Волконский С.Г. Записки. С. 359.

44. Там же. С. 364.

45. ВД. Т. X. С. 104.

46. Там же. С. 108.

47. Письма С.Г. Волконского к П.Д. Киселеву. С. 108-109.

48. Там же. С. 108.

49. Волконский С.Г. Записки. С. 131.

50. Там же. С. 365.

51. Там же. С. 383.

52. Там же. С. 368.

53. Муллин В. Неизвестный документ о свадьбе Сергея Волконского // Русская филология. Сборник научных студенческих работ. Тарту, 1971. С. 87-93.

54. Караш Н.Ф., Тихантовская А.3. Указ. соч. С. 34.

55. Козаченко А. К вопросу об имущественном положении декабриста кн. С.Г. Волконского // Красный архив. 1936. № 4(77). С. 21 1-214; его же. Декабрист кн. С.Г. Волконсьский, як помiщик // Записки Iсторично-фiлологiчного вiддiлу Всеукраiнськой Академii наук. Кiiв, 1928. Кн. XVII (1928). С. 277-314.

56. ВД. Т. Vll. М., 1958. С. 216.

57. Там же. Т. X. С. 156.

58. Там же. Т. ХII. М., 1969. С. 298.

59. Там же. Т. X. С. 118.

60. Там же. С. 134-135, 149, 153.

61. Волконский С.Г. Записки. С. 178-179.

62. Лемке М. Николаевские жандармы и литература. СПб., 1909. С. 26.

63. Тихантовская А.3., Капелюш Б.Н., Караш Н.Ф. Комментарий к "Запискам" С.Г. Волконского // Волконский С.Г. Записки. С. 440.

64. ВД. Т. X. С. 179.

65. Волконская М.Н. Записки. М., 1977. С. 28.

66. ВД. Т. X. С. 144.

67. Там же. С. 132.

68. ВД. Т. IV. М.; Л., 1927. С. 116.

69. Там же. Т. X. С. 118.

70. Письма С.Г. Волконского к П.Д. Киселеву. С. 109.

71. Волконский С.Г. Записки. С. 388.

72. Там же. С. 383.

73. ВД. Т. ХП. С. 98.

74. Там же. Т. XIX. М., 2001. С. 443.48.

75. Там же. С. 447.

76. Там же. Т. IX. М., 1950. С. 112-113.

77. Там же. Т. X. С. 134, 142.

78. Там же. С. 143.

79. Там же. Т. IV. С. 171; Т. XI. М., 1954. С. 365.

80. Чернов С.Н. Декабрист П.Ив. Пестель. Опыт личной характеристики // РО СПБФИРИ РАН, ф. 302, оп. 1, д. 1. С. 60.

81. ВД. Т. XI. С. 59.

82. Николай I. Муж. Отец. Император. М., 2000. С. 71.

83. Пыляев М.И. Указ. соч. С. 42.

84. ВД.Т.Х.С. 114,140.

85. Там же. С. 108, 109.

86. Там же. С. 110, 118.

87. Там же. С. 111-123.

88. Там же. С. 111, 121.

89. Там же. С. 142.

90. Там же. С. 149, 155.

91. Там же. Т. XVI. М., 1986. С. 252.

92. Там же. Т. X. С. 140.

93. Волконский С.М. Указ. соч. С. 32.

94. Там же.

95. РГВИА, ф. 395, оп. 15/370, 1 отд., 1826, д. 1, л. 3.

96. 3авалишин Д.И. Воспоминания. М., 2003. С. 327.

97. Новосильцев Т. Указ. соч. С. 338.

99. Волконский С.М. Указ. соч. С. 57.

100. Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 173.

101. Чернов С.Н. Декабристы в Благодатске // Декабристы на каторге и в ссылке. М., 1925. С. 86.

102. Там же. С. 86-88.

103. Модзалевский Б.Л. Указ. соч. С. 346, 351.

104. Чернов С.Н. Указ. соч. С. 120.

105. Модзалевский Б.Л. Указ. соч. С. 351.

106. Чернов С.Н. Указ. соч. С. 117, 120.

107. Там же. С. 121.

108. Там же. С. 122.

109. Гершензон М.О. Письма М.Н. Волконской из Сибири // Русские пропилеи. Т. 1. М., 1915. С. 44.

110. Там же. С. 99.

111. Волконский С.М. Указ. соч. С. 74-75.

112. Розен А.Е. Указ. соч. С. 230.

113. Веневитинов М.А. Проводы Марии Волконской в Сибирь// Русская Старина. 1875. № 4. С. 825.

114. Там же. С. 822.

115. Волконский С.М. Указ. соч. С. 51-52.

116. См., напр.: Попова О.И. История жизни М.Н.Волконской // Звенья. М.; Л., 1934 С 23

117. Maтxaнова Н.П. Декабрист Александр Викторович Поджио // Поджио А.В. Записки. Письма. Иркутск 1989 С. 35. и др.

118. Письма Е.И. Якушкина к жене из Сибири. 1855 г. // Декабристы на поселении. Из архива Якушкиных. М., 1926. С. 51-52.

119. Белоголовый Н.А. Из воспоминаний сибиряка о декабристах // Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1988. С. 367-368.

120. Там же. С. 367.

121. Волконский С.Г. Записки о крепостном праве. Вступительная статья, публикация и комментарии Н.Ф.Караш // 14 декабря 1825 г. Источники, исследования, историография, библиография Вып IV СПб-Кишинев, 2001. С. 252.

122. Волконский С.М. Указ. соч. С. 114; 130. Волконский М.С. Послесловие к "Запискам" СПб., 1901. С. 510-511.

123. Волконский С.Г. Записки. С. 359.

124. Письма С.Г. Волконского к П.Д. Киселеву. С. 109.

Герой Отечественной войны 1812 года, князь Сергей Григорьевич Волконский (1788-1865) родился в богатой семье, происходил из старинного рода черниговских князей (принадлежал к 26 колену Рюриковичей). Его отец, Григорий Семенович Волконский, был генералом от кавалерии, оренбургским военным губернатором, членом Государственного совета. Мать, Александра Николаевна, была дочерью генерал-фельдмаршала князя Николая Васильевича Репнина. Родственником С. Г. Волконского являлся Лев Николаевич Толстой. Мать писателя, Мария Николаевна Толстая (урожденная Волконская), приходилась ему троюродной сестрой.

Действительная служба Сергея Волконского началась в конце 1805; он участвовал во многих сражениях, отличался большой храбростью и гуманностью к подчиненным. Одно время Волконский состоял в Свите императора Александра I, который называл его «мсье Серж» (звание флигель-адъютанта Сергею Григорьевичу было пожаловано в 1811). В 1813 в возрасте 24 лет он стал генерал-майором. В 1819 Волконский вступил в «Союз благоденствия», в 1821 вошел в Южное общество (с 1823 возглавлял вместе с В. Л. Давыдовым Каменскую управу общества). В январе 1825 он женился на Марии Николаевне Раевской. В январе 1826 Волконский был арестован, а в июле 1826 приговорен к 20 годам каторжных работ (впоследствии срок сокращен до 10 лет). Каторгу он отбывал на Благодатском руднике, в , на . С 1837 Волконский жил на поселении с семьей под в с. Урик, а с 1845 – в самом Иркутске.

С. Г. Волконский выделялся, как и многие его близкие родственники, некоторыми причудами. Если молодые его годы отличались «гусарством» (причем с большими долгами), то в Сибири он стал вести простой, крестьянский образ жизни, превратившись в расчетливого хозяина, который зарабатывал своим трудом. Лето проводил в поле, зимой любил бывать на базарах. Общался Волконский больше с крестьянами, с декабристами же встречался редко. Проживал он больше в Урике, когда же приезжал в Иркутск, то жил не в самом доме, а в людской избе во дворе усадьбы. Вернулся из Сибири С. Г. Волконский в 1856. В последние годы жизни он работал над мемуарами (его «Записки» были изданы в 1901). Похоронен был С. Г. Волконский рядом с женой в с. Воронки Черниговской губернии.

Мария Николаевна Волконская (1805-1863) была дочерью героя Отечественной войны 1812 года, генерала Николая Николаевича Раевского. Ее мать – Софья Алексеевна (урожденная Константинова) – приходилась внучкой М. В. Ломоносову. Мария получила домашнее образование, в совершенстве владела французским и английским языками, обладала замечательным голосом и музыкальными способностями. Была дружна с А. С. Пушкиным, который посвящал ей стихи. В 19 лет по воле отца она вышла замуж за Сергея Волконского, почти не зная жениха. Когда Волконский был приговорен к каторге, несмотря на сопротивление родных, Мария Николаевна решила разделить его судьбу. После разрешения Николаем I последовать за мужем она оставила своего первенца Николая у родственников и в феврале 1827 приехала на Благодатский рудник Нерчинского горного округа. Приезд жены ободрил Сергея Волконского, так как условия существования на каторге были очень тяжелые.

В Сибири и прошла большая часть жизни Марии Волконской. Здесь она много помогала людям, выступала олицетворением духовности и поддержки. Жизнь постепенно налаживалась. В 1832 у Волконских родился сын Михаил, в 1835 – дочь Елена. В Иркутске Мария Волконская сделала из своего дома центр общественной жизни: там зачастую было шумно, много гостей, устаивались спектакли, маскарады, балы. Летом 1855 Марии Николаевне разрешили выехать для лечения в

Блестящий генерал Сергей Волконский не раз шокировал общество своими выходками, а его жена, знаменитая «декабристка» Мария Волконская пролила не мало слез

В жизни Сергея Григорьевича Волконского все самые важные события произошли в декабре: он родился 19 декабря 1788 года, умер 10 декабря 1865 года, а восстание на Сенатской площади, которое произошло 26 (14-го по старому стилю) декабря 1825 года, круто перевернуло его судьбу. В книгах и фильмах его «рисуют» как отважного и галантного смельчака, однако это весьма условный портрет благородного князя. Волконский был еще тот проказник, он знатно почудил на своем веку, не раз шокируя высшее общество и родных.

Потомок Рюрика

Сергей Волконский был представителем одной из самых знатных российских семей. По отцовской и материнской линии его предки – Рюриковичи . Батюшка, Григорий Семенович служил с самим Суворовым , был генералом от кавалерии. Мать, урожденная Репнина , всегда получала высокие должности при императрицах, и даже когда ее сына арестовали и допрашивали после восстания декабристов, принимала участие в коронации Николая I .

Сергея Григорьевича еще младенцем записали в военную службу. 17-летним он был зачислен в элитарный Кавалергардский полк. Его карьера быстро шла в гору во время войн с Наполеоном . Когда между Александром I и французским императором наступило временное перемирие, Волконский был среди тех, кто присутствовал при подписании договора в Тильзите. Отечественную войну он встретил в звании флигель-адъютанта Его Величества и обладателем золотой шпаги «За храбрость».

И хотя Сергей Волконский не принимал участия в знаменитом Бородинском сражении, на его счету немало славных дел в составе «летучего» партизанского отряда под командованием Винценгероде . Он храбро сражался, был награжден множеством орденов. В составе русской армии принимал участие в Заграничных походах и в 1813 году был пожалован званием генерал-майора. У него было по крайней мере полторы тысячи душ крепостных и огромные земельные владения в самых благодатных, южных, губерниях России.

Быть не таким, как все

Два века исследователи задают вопрос: зачем родовитому, богатому и тогда еще даже неженатому Волконскому понадобилось лезть в пекло заговора? Ведь князь называл Александра I самым главным либералом в стране. Спрашивается, чего ему не хватало?

Многие любят указывать на странности, которые водились за членами семьи Волконских. Например, отец Григорий Семенович не смог сравняться с Суворовым в доблести, но зато старательно копировал все его причуды: вместе с Александром Васильевичем кричал «петухом»; мог нацепить на голое тело халат, а на него – все свои ордена; будучи губернатором, проезжая по улицам Оренбурга и заслышав колокольный звон, мог бухнутся прямо в грязь и бить земные поклоны.

Его дочь страдала клептоманией. Она ходила в гости с мешком, куда складывала угощенье. Самое интересное, что все это считалось «милыми чудачествами», которые богатые и родовитые люди позволяли себе просто от скуки.

На полную катушку отрывался и молодой Сергей Волконский. Он честно признавался в своих мемуарах, какой образ жизни вели кавалергарды. Пьянство, регулярные поездки к дамам определенного поведения – это было еще ничего. Волконский мог проскакать на коне по улице голым. Однажды он вместе с друзьями обучил собаку бросаться на прохожих по команде «Бонапарт!».

До Александра I, конечно, дошли слухи о проказах Волконского, император был очень недоволен. После 1813 года карьера князя застопорилась. И вполне возможно, он искал какой-то способ вырваться из этой скуки и снова стать не таким, как все. Он даже пробовал быть масоном, но, несмотря на то, что «вольные каменщики» привечали богатого и родовитого князя, это дело его не увлекло.

В 1819 году он встречает своего старого товарища, тоже генерал-майора, Орлова , который уже состоял в тайном обществе. Орлов пригласил Волконского на собрание, и у князя словно «открылись глаза». Потом он по службе был направлен в Тульчин (Винницкая обл. – прим. ред.) и там сблизился с Павлом Пестелем . Пестель – человек умный, резкий, авторитарный – стал его кумиром.

При этом Волконский не собирался, в случае успеха восстания, занимать какие-то должности, он понимал, что лишится значительной части своих богатств. Но, тем не менее, исправно служил тайному обществу и даже выполнял некоторые щекотливые поручения. Например, подделав печать, он вскрывал переписку не только официальных должностных лиц, но и своих товарищей – будущих декабристов.

Дурная примета

В августе 1824 года уже не юный Сергей Волконский неожиданно сватается к Марии Раевской , которая была ровно вдвое моложе. Казалось бы, нет ничего странного, что знатный генерал просит руки дочери другого блестящего генерала, героя войны 1812 года Николая Раевского . Тем более Мария Николаевна была красива, прекрасно пела, играла на фортепиано, а французским и английским языками владела лучше, чем родным. Плохо было только то, что жених и невеста практически не знали друг друга до свадьбы. Старший генерал прекрасно был осведомлен о скандальной репутации своего будущего зятя, а Мария вообще не хотела выходить за неизвестного ей «старика», но слово Раевского в семье было решающим. Видимо, он рассчитывал, что богатство Волконских спасет его собственную семью от разорения, на грани которого находились тогда Раевские.

Однажды, уже после помолвки, Сергей и Мария танцевали на балу. Девушка случайно задела рукавом горящие свечи, и платье на ней вспыхнуло. К счастью, Мария не пострадала, но потом она долго плакала и повторяла: «Дурная примета!».

Они обвенчались 11 января 1825 года. Вместе молодожены были очень мало. После «медового периода» князь отбыл к месту службы, оставив жену беременной. Мария жаловалась на тяжелый характер мужа и даже называла его «несносным». Затем они увиделись уже в ноябре, а потом Волконский снова уехал в Тульчин. Через своих влиятельных друзей он узнал о смертельной болезни Александра I, восстание было не за горами.

И хотя Волконский работал не на Северное, а на Южное тайное общество, именно выход декабристов на Сенатскую площадь решил его судьбу. Через три дня после событий в Петербурге восстал Черниговский полк. Пошли аресты и допросы. 2 января Мария Волконская родила первенца, а через несколько дней был арестован ее муж. Поскольку роды у молодой княгини были очень тяжелыми, ей, конечно, ничего не сообщали.

Во глубину сибирских руд

Много позже она узнала, что ее муж находится в крепости, а также о том, что некоторые жены арестованных решили ехать за своими мужьями в Сибирь и обратились с прошением к императору. С этого момента в чувствах Марии к мужу произошел резкий поворот. Как отмечают некоторые исследователи, молодая княгиня словно решила «взять реванш» за первые неудачные месяцы своего брака. Теперь она уже было необходима мужу. В этом ее поддерживала и семья князя, в то время как генерал Раевский был в ужасе от того, что его дочь отправится в Сибирь.

Между тем сам отъезд Марии Николаевны был обставлен совсем иначе, нежели, например, поездка в Сибирь княгини Екатерины Трубецкой . Трубецкая, обожавшая мужа, можно сказать, быстро собралась без лишнего шума. Мария долго ездила по родным, по разным салонам, где ее все называли героиней. Она посетила и известный салон своей знаменитой родственницы Зинаиды Волконской . Сам Пушкин выразил ей восхищение. Он хотел передать ей стихи «Во глубине сибирских руд…», но, как рассказывала Мария Николаевна, не успел, и бессмертное послание отвезла декабристам Александра Муравьева .

Конечно, поездка юной изнеженной женщины на сибирские рудники уже была подвигом. Но вряд ли Мария отдавала себе полный отчет, на что она идет. Ее не остановило даже то, что Николай I запретил декабристкам брать с собой детей. Первенец Волконских оставшись без матери, с бабушкой по отцу, умер в возрасте двух лет.

Как позже признавалась Мария Волконская в своих воспоминаниях, она не рассчитывала, что проживет в Сибири долгие годы. Но, находясь уже в пути она узнала о новом распоряжении императора: те жены, которые отправились за ссыльными, не имеют права на возвращение. Николай I вообще поклялся, что все сосланные декабристы никогда не выйдут на свободу при его жизни.

Приехав в Сибирь, добравшись наконец до казематов, она увидела супруга, закованного в кандалы. И сначала Мария поцеловала цепи, а потом уже мужа.

Конец сказки

Для Сергея Волконского, помимо огромной моральной поддержки, приезд княгини имел и очень важное практическое значение: благодаря ее присутствию он смог вылечиться от туберкулеза. Кроме того, и она, и Трубецкая помогали чем могли другим заключенным, писали за них письма (ссыльным было запрещена личная переписка), добывали еду и одежду.

Но в дальнейшем, несмотря на то, что условия для декабристов постепенно смягчались, у Волконских наступил полный разлад. Сергей Григорьевич, по свидетельству очевидцев, «опростился», «окрестьянился», постоянно общался с мужиками и увлекся сельским хозяйством. Мария Николаевна, наоборот, когда появилась возможность, завела собственный «салон», куда муж мог прийти чуть ли не в тулупе, перемазанный навозом. В результате она распорядилась его не пускать.

Главную роль при ней играл другой ссыльный декабрист, некий Поджио . И многие утверждали, что дети Волконских, Михаил и Елена , рожденные в Сибири, на самом деле вовсе не княжеской крови.

В 1856 году супруги Волконские вернулись из ссылки. Поджио по-прежнему оставался близким к семье человеком. Он пережил и Марию Николаевну, и Сергея Григорьевича и был похоронен вместе с ними в имении Волконских в Черниговской губернии. Мария Волконская умерла 10 августа 1863 года. Сергей Григорьевич тяжело перенес смерть жены, его даже разбил паралич. Он пережил ее на два года. К сожалению, могила Волконских, над которой их дочь Елена выстроила церковь, исчезла с лица земли вместе с церковью в 1930-х годах.

Волконский Сергей Григорьевич (1788-1865), князь, декабрист.

Родился 19 декабря 1788 г. в Петербурге в семье, принадлежавшей к старинному княжескому роду. Образование получил дома и в частном пансионе аббата Николя в Петербурге. В 1796 г. был записан на службу сержантом в Херсонский гренадерский полк. С 1805 г. находился на действительной службе.

Волконский отличился во время войны против наполеоновской армии в 1806-1807 гг. и в турецкую кампанию 1810-1811 гг. Он получил золотую шпагу за храбрость и стал флигель-адъютантом Александра I. Во время Отечественной войны 1812 г. находился в войсковом партизанском отряде, действовавшем под Москвой; участвовал в заграничных походах 1813-1815 гг., был произведён в генерал-майоры (1813 г.) и награждён многими орденами.

Член нескольких масонских лож (1812-1822 гг.), владелец более чем 20 тыс. крестьян, сделавший блестящую военную карьеру, Волконский вошёл в состав тайного общества декабристов «Союз благоденствия» (1819 г.) и Южного общества (1821 г.), а с 1823 г. вместе с В. Л. Давыдовым возглавлял управу Южного общества в городе Каменске. Тем не менее Волконский под разными предлогами отказывался от решительных действий.

Арестованный в январе 1826 г., он был осуждён по первому разряду и приговорён к 20 годам каторги, но срок сократили до 15 лет. Отбывал каторгу Волконский в Благодатском руднике близ города Кушва (ныне в Свердловской области) (1826-1827 гг.), в Читинском остроге (1827-1830 гг.) и Петровском Заводе (ныне город Петровск-Забайкальский, Читинская область) (1830-1835 гг.), затем жил на поселении в селе Урик Иркутской губернии и с 1845 г. - в Иркутске.

По амнистии 1856 г. он с семьёй возвратился в Европейскую часть России и, официально проживая у друзей в сёлах Петровское-Зыково и Петровско-Разумовское недалеко от Москвы, фактически до октября 1858 г. жил в Москве.

В октябре 1858 г. Волконский уехал за границу. По возвращении поселился в своём имении в селе Вороньки Козелецкого уезда Черниговской губернии, где и окончил свои дни.

Её жизненный путь был овеян ещё при жизни таким шлейфом романтики и героизма, как ни у одной другой жены декабриста. В первую очередь, конечно, благодаря легендарной воинской славе её отца и мужа, и знакомству с Пушкиным . Но и сама она немало поспособствовала тому, чтобы остаться в памяти потомков трагической фигурой – стойкой юной женой и матерью, пожертвовавшей всем в жизни ради своего мятежного супруга – в первую очередь, написав (уже после возвращения из Сибири) свои “Записки”. Все рассказы о ней начинаются с того, что она-де – самая молодая из всех декабристок, именно на этом построен весь её легендарный образ. Но это совсем не так. Да, в момент восстания декабристов ей только-только исполнилось 20 лет (она родилась 25-го декабря 1805 года по старому стилю, по новому это – 6-е января 1806 года, что, в зависимости от обстоятельств, позволяет считать её моложе на год). Но из 22 жён осуждённых участников тайных обществ четыре женщины были младше неё, три из них – беременны – Анна Поливанова (урождённая Власьева ) (1807-1846), в декабре 1825 – беременная 18-летняя молодая жена, родившая в июле 1826 года сына, и овдовевшая через два месяца, в 19 лет (вот где была настоящая трагедия). Екатерина Лихарёва (урождённая Бороздина ) (1807-1843) – кстати, её кузина со стороны отца – ей тоже было 18 лет, она родила сына в мае 1826 – позже развелась со своим мужем, декабристом Владимиром Лихарёвым , и вышла замуж во второй раз. Анастасия Якушкина (1807-1846) – 18-летняя мать 2-летнего сына (то есть, родила его декабристка в 16) – она за мужем в Сибирь не поехала. И, наконец, Камилла Ле Дантю – действительно, самая младшая из всех декабристок (1808-1840), жена декабриста Василия Ивашева (1797-1841) – их свадьба состоялась в Петровском заводе 16-го сентября 1831 года.

ВОЛКОНСКАЯ (РАЕВСКАЯ) МАРИЯ НИКОЛАЕВНА (25.12.1805 (по ст.ст.)-10.08.1863)
Своё происхождение дворянский род Раевских ведёт из Галичины, от многочисленного и знатного украинского, позже частично ополяченного шляхетского дворянского рода Дуниных (Дунины-Раецкие – ветвь этой фамилии). Первым из представителей Раецких в пределах Московского царства оказался шляхтич Иван , ставший на новой родине Раевским , приехавший на службу к отцу царя Ивана Грозного , великому князю московскому Василию III , в 1526 году. Раевские состояли в родстве с правящим домом Романовых – Прасковья Ивановна Раевская (в замужестве Леонтьева ) (?-1641), была одной из прабабушек царя Петра I со стороны его матери, царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной .

Отец декабристки, Николай Николаевич Раевский (1771-1829) был прославленным русским полководцем, героем Отечественной войны 1812 года, генералом от кавалерии (1813). За тридцать лет безупречной службы участвовал во многих крупнейших военных сражениях эпохи. После подвига под Салтановкой стал одним из популярнейших генералов царской армии. Борьба за батарею Раевского – один из ключевых эпизодов Бородинского сражения. Участник «Битвы народов» и взятия Парижа. Член Государственного совета.
Его мать, бабушка декабристки, Екатерина Николаевна (урождённая Самойлова ) (1750-1825), приходилась родной племянницей по матери знаменитому светлейшему князю Григорию Александровичу Потёмкину-Таврическому (1739-1791), со всеми вытекающими из этого обстоятельства “вкусными пряниками” в виде огромных земельных владений в Украине (из первых букв названий принадлежавших ей сёл можно было составить фразу “Лев любит Екатерину” – Львом звали второго мужа бабушки Волконской ) и большого количества душ крепостных, не говоря уже об огромном наследстве после смерти бездетного (официально) дядюшки – которое, впрочем, ей пришлось делить со своими многочисленными кузинами и кузенами (и никто в накладе не остался).
Дедушка и бабушка Раевские поженились в самом начале 1769 года. Их союз не был их личным выбором, свадьбу устроил отец Екатерины Николаевны , покровительствовавший молодому, перспективному (и небогатому) офицеру. Невесте было 19 лет, жениху, Николаю Семёновичу Раевскому – 28. В том же году родился их первенец, Александр . В 1770 году молодой полковник Раевский добровольно отправился в действующую армию на Русско-турецкую войну. При взятии Журжи он был тяжело ранен и в апреле 1771 года скончался в Яссах, не дожив пять месяцев до рождения своего второго сына (14-го сентября 1771 года), названного в его честь – Николая , отца декабристки.

Бабушка Волконской по отцу, Екатерина Николаевна Самойлова (Раевская, Давыдова ). Портрет кисти В.Боровиковского, написан в 1790-х годах. Самойловой здесь “немного за сорок”.

Через два года после смерти мужа бабушка Волконской вышла замуж во второй раз (теперь уже по своему выбору), за Льва Денисовича Давыдова (1743-1801), родного дядю знаменитого поэта-гусара, партизана Дениса Давыдова и известнейшего генерала Александра Ермолова, “усмирителя Кавказа”. В этом, очень счастливом, браке, у неё родились три сына и дочь.
Однако, сыновья Екатерины Николаевны от первого брака росли отдельно от матери (которая всю жизнь прожила в своём украинском имении Каменка – сейчас это райцентр Черкасской области), в С.-Петербурге, в доме своего деда (её отца), сенатора и тайного советника Николая Борисовича Самойлова (1718-1791). По обычаю того времени, братья Раевские были зачислены на военную службу в самом нежном возрасте – в 1774 году, в Преображенский лейб-гвардии полк (Александру было 5 лет, Николаю – 3 года). А действительную службу отец Марии Волконской начал 1-го января 1786 года, в 14 лет. Юный гвардейский прапорщик был определён в армию генерал-фельдмаршала Г. А. Потёмкина - своего двоюродного деда по материнской линии. Понятно, что под таким началом карьера у братьев Раевских с самого начала резко пошла в гору. Русско-турецкую войну через четыре года, в 1791-ом году, 19-летний Николай Раевский закончил в звании подполковника и командира Полтавского казачьего полка. Его старшему брату Александру повезло гораздо меньше – он погиб 11-го декабря 1790 года, во время штурма Измаила.

Мать Марии Волконской , Софья Алексеевна , урождённая Константинова (25.08.1769-16.12.1844), с точки зрения знатности своих предков значительно уступала супругу. Впрочем, это обстоятельство с лихвой “компенсировалось” тем фактом, что по материнской линии она была внучкой М.В.Ломоносова .
Её отец, (1728-1808), этнический грек по происхождению, был сыном бедного брянского протопопа, представителем незнатного беспоместного дворянского рода Константиновых (эта фамилия была внесена в Дворянские списки Киевской и Черниговской губерний, так что для греческих предков Волконской Украина в своё время стала второй родиной). Впрочем, дворянское происхождение сыну провинциального священнослужителя помогло добиться жизненного успеха в самую последнюю очередь. Главным условием стала его исключительная мужская красота, о которой упоминают знавшие его современники. Образование дед декабристки получил в Киево-Могилянской академии, изначально собираясь сделать духовную карьеру. Однако, уже по её окончании, в 1750 году, поступил в Академический университет в С.-Петербурге. В 1753 году получил звание магистра. С 1762 года служил личным библиотекарем Екатерины II – до 1773 года, когда после смерти жены вышел в отставку. Сама императрица признавалась, что терпит присутствие этого слишком напыщенного и тщеславного красавца исключительно из уважения к его выдающемуся покойному тестю Ломоносову – который, кстати, при жизни неизменно (четыре или пять раз) отказывал Константинову в руке своей дочери – влюблённая в будущего мужа Елена Михайловна (при том, что он был старше дочери учёного на 21 год) смогла выйти за него замуж только после смерти отца.

Бабушка декабристки по материнской линии, Елена Михайловна (1749-1772), была единственной дожившей до взрослого возраста дочерью Михаила Васильевича Ломоносова (1711-1765). Таким образом, Мария Волконская – правнучка выдающегося российского учёного. Кстати, и с этой стороны предки декабристки были, вопреки общепринятому мнению, дворянами. Михаил Ломоносов получил наследственное дворянство (на которое имел право, согласно “Табели о рангах”, с 1751 года, когда ему был присвоен чин коллежского советника) указом императрицы Елизаветы Петровны от 1 марта 1753. Так что бабушка Волконской со стороны матери стала дворянкой в возрасте 4 лет, одновременно с родителями. Она прожила очень короткую жизнь – скончалась в 23 года в родах четвёртого ребёнка, дочери Анны (девочка выжила, и прожила на свете, как минимум, 92 года – но при этом никогда не выходила замуж). К слову, её муж-красавец, оставшись вдовцом в 44 года, никогда даже не пытался жениться во второй раз (хотя прожил долго – он умер в 80 лет), посвятив свою жизнь сыну и трём дочерям. Из которых, кстати, никто не создал собственную семью, кроме Софьи Алексеевны .

Дед Волконской по матери, Алексей Алексеевич Константинов . Портрет кисти В.Боровиковского написан в 1808 году, незадолго до смерти Константинова. На картине ему 80 лет.

Брак родителей Марии Волконской был заключён в 1794 году, в Петербурге, безусловно, по любви (они познакомились годом ранее там же, на одном из балов), которой они не изменили до конца своих дней. И это всегда вызывало недоумение у всех, кто близко знал супругов.

Во-первых, Софья Алексеевна была на два года старше Николая Николаевича (жениху было 24 года, невесте – 26, по понятиям того времени она была безнадёжной старой девой), и особой красотой никогда не отличалась (хотя в светском обществе её прозвали “девой Ганга”, почему-то считая похожей на индианку).
Во-вторых, мать декабристки не была завидной партией как по части знатности своего происхождения, так и по части богатства. В приданое Софья Алексеевна получила мызу Усть-Рудица недалеко от Ораниенбаума (наследство дедушки Ломоносова , который, снова вопреки официальной историографии, не только умер дворянином, но и имел собственных крепостных крестьян – но об этом как-нибудь в другой раз) в равных долях с сестрой Екатериной Алексеевной (ум.1846) – кстати, хотя эта родная тётка Марии Волконской была горбатой, в неё всю жизнь был влюблён баснописец Иван Крылов (да-да, тот самый), который трижды безрезультатно сватался к своей пассии, и, в конечном итоге, сам так никогда и не женился (хотя и прижил незаконнорожденную дочь от собственной кухарки).
И, в-третьих – Софья Раевская обладала (в своего батюшку пошла) таким высокомерием, упрямством, спесью и заносчивостью, была настолько невыносимо чопорна, тщеславна, надменна и амбициозна, что по этой причине никогда не имела друзей и была нелюбима в высшем обществе Российской империи.
По словам её правнука Сергея Волконского , Софья Алексеевна была «женщина характера неуравновешенного, нервная, в которой темперамент брал верх над разумом». В бОльшей или меньшей степени отрицательные черты характера матери унаследовали и все её дети.

Супруги Раевские , родители Волконской . Портрет отца написан британским художником Джорджем Доу около 1820 года для “галереи героев 1812 года”. Потрет матери – кисти В.Боровиковского, 1813 года – по случаю получения Софьей Алексеевной дамского ордена Святой Екатерины (у неё на плече). Здесь внучке Ломоносова 44 года, она мать семерых детей.

Семью Раевских современники часто называли “ядовитым семейством”. По совокупности этих причин у матери декабристки с самого начала не сложились отношения с роднёй мужа (в первую очередь, она не могла простить свекрови её второго брака, из-за которого у генерала Раевского появилось четверо сонаследников её огромного состояния) – да так, что единоутробные (по матери) братья Николая Раевского были даже вынуждены защищать от неё свою мать. При этом отважный генерал всю жизнь был неизменно снисходителен к выходкам своей жены, не желая слушать никаких упрёков в её адрес, даже от самых близких людей. Хотя из-за вздорного характера Софьи Алексеевны , в конечном итоге, пострадала и его карьера, и он был вынужден преждевременно подать в отставку в ноябре 1824 года.
С 1816 года генерал Николай Раевский был назначен командующим 4-м пехотным корпусом 1-й армии, штаб которого был расположен в Киеве. В Киевской губернии тогда не было гражданского генерал-губернатора, и, таким образом, командир корпуса оказался высшим должностным лицом в этой части Российской империи. Во время торжественных приёмов и балов, которые Раевский (по своему служебному положению) давал в Киеве, его жена вела себя, как особа царской крови, требуя от подчинённых своего мужа и их супруг к себе такого же отношения, как к дамам императорской семьи (о чём, разумеется, “доброжелатели” генерала немедленно сообщили в С.-Петербург).
Кроме того, хотя, по заслугам своего мужа – героя войны 1812 года – Софья Алексеевна имела полное право стать статс-дамой при императорском дворе (к тому же, с 1813 года она была кавалерственной дамой ордена Святой Екатерины, что давало ей дополнительные преимущества для получения этого статуса), из-за её невыносимого поведения в обществе такая возможность никогда даже не рассматривалась. А вот три из четырёх дочерей Раевских (кроме декабристки) – каждая в своё время – побывали фрейлинами императрицы.

Мария Раевская . Акварель неизвестного художника начала 1820-х годов. Жене декабриста здесь примерно 15-16 лет. Такой её впервые увидел Пушкин.

Мария Волконская была у своих родителей шестым по старшинству ребёнком из их семи детей (двух сыновей и пяти дочерей, одна девочка умерла в младенчестве). Родилась она в одном из украинских имений своего отца (который тогда находился во временной отставке). Её детство прошло в Петербурге, Киеве, Украине – семья часто переезжала. Как и все дети Раевских , Мария получила прекрасное домашнее образование. Она была отличной пианисткой, обладала красивым голосом, пела почти профессионально и особенно любила итальянскую музыку. Знала французский и английский языки «как свои родные». Русским языком владела значительно хуже, поэтому всегда писала по-французски.

Почти за два года до сватовства к ней будущего мужа, в 1823 году, руки Марии просил польский шляхтич, бывший в то время киевским губернским маршалком (предводителем дворянства), Густав Олизар (1798 – 1865), но получил от её отца отказ по причине «различия народности и религии» . Мнение своей дочери по этому поводу Николай Раевский не спрашивал. Впрочем, его не интересовало и её отношение к следующему жениху, на предложение которого генерал ответил согласием – князь (1788-1865) посватался к Марии Раевской в августе 1824 года. Для семейства Раевских , которое в то время находилось на грани банкротства (смерть в следующем, 1825 году, богатейшей престарелой матушки генерала, Екатерины Николаевны Давыдовой , не улучшило их положение, поскольку наследство своему старшему сыну она, по его просьбе, когда во время правления Павла I он был отправлен в отставку и остался без средств к существованию, выделила ещё при своей жизни), отказ одному из лучших женихов Российской империи и личному другу генерала был совершенно невозможен.

Князь Сергей по своему происхождению и по отцовской, и по материнской линиям был прямым потомком черниговских Рюриковичей . Его отец, князь (1742-1824), в молодости был одним из “екатерининских орлов”, последние годы жизни – военным губернатором Оренбургской губернии. В молодости он был лихим воякой, участвовал практически во всех сражениях периода царствования Екатерины II , за что заслужил от полководца Суворова наименование “неутомимого” и “трудолюбивого”. В старости стал чрезвычайно эксцентричным – о его странностях ещё при жизни ходили анекдоты. На улицах Оренбурга военного губернатора постоянно видели гуляющим в халате поверх нижнего белья, а на халате все ордена: в таком виде он иногда заходил далеко, а возвращался на какой-нибудь встречной телеге.

Князь Григорий Семёнович Волконский , отец декабриста. Портрет кисти В.Боровиковского, 1806 год. Здесь ему около 65.

Мать князя, урождённая княжна Александра Николаевна Репнина (1757-1834), всю жизнь занимала высокие посты при императорском дворе, с 1797 года кавалерственная дама ордена Святой Екатерины малого креста, с 1808 года статс-дама. На коронацию Николая I в 1826 году получила орден Святой Екатерины большого креста (этим орденом до неё награждали исключительно представительниц королевских и императорских династий). Обергофмейстерина (“первая дама” – то есть, она управляла всем дамским придворным штатом и канцелярией цариц) трёх, сменявших одна другую на престоле, императриц. Пока в начале 1826 года шёл допрос декабристов, и её младший сын сидел в Петропавловской крепости, она уже была в Москве, где шли приготовления к коронации Николая I . Императрица Александра Фёдоровна , сочувствуя своей обергофмейстерине, сама захотела освободить её от некоторых, особенно утомительных, обязанностей, но для Александры Николаевны нарушить придворный этикет было равносильно преступлению, и поэтому она принимала полноценное участие и в подготовке к коронации, и во всех мероприятиях, с ней связанных.

Мать Сергея Волконского , княгиня (княжна Репнина ) в молодости – 1780-е годы, ей около 25 лет; и в старости – 1820-е (около 65). Авторы обоих портретов неизвестны.

Самый старший брат Волконского , Николай (1778-1845), вместе с фамилией деда по матери, генерал-фельдмаршала Репнина (у того не было законных сыновей, и фамилия перешла к сыну одной из дочерей), унаследовал и бОльшую часть его огромного состояния. Полтора года, с 1813 по 1814 год, был генерал-губернатором Саксонии с неограниченными полномочиями в управлении (ходили слухи, что его даже короновали). С 1816 по 1834 год был генерал-губернатором Малороссии. То обстоятельство, что Николай Репнин-Волконский был женат на внучке последнего Гетмана Украины, Кирилла Григорьевича Разумовского , Варваре Алексеевне Разумовской (которая, кстати, покровительствовала поэту Тарасу Шевченко ), делало его в глазах современников неофициальным Гетманом Украины.

Самый старший из братьев декабриста, Николай Репнин-Волконский . Портрет кисти британского художника Джорджа Доу. Написан около 1820 г. для “галереи героев 1812 года”

Никита Григорьевич (1781-1834), как и Сергей , и Николай , был активным участником Русско-турецкой войны и войны с Наполеоном . В 1808 году Александр I посылал его с письмом к Бонапарту в Париж. Однако, больше всего он был известен как муж Зинаиды Александровны , урождённой княжны Белосельской-Белозерской – хозяйки литературного салона, писательницы, поэтессы, певицы и композитора, видной фигуры русской культурной жизни первой половины XIX века. Считается, что именно из её московского дома уезжала в Сибирь к мужу Мария Волконская (на самом деле нет, но прощальный вечер с участием литературной и музыкальной богемы в её честь, на котором присутствовал Пушкин , действительно, имел место). Интересно, что княгиня Зинаида была родственницей одновременно двух самых известных декабристок – с княгиней Марией они приходились друг другу невестками (жёны родных братьев), а Трубецкая была её кузиной, хоть и не кровной – родная тётка Трубецкой по матери, Анна Григорьевна Козицкая , приходилась княгине Зинаиде мачехой.

Второй по старшинству брат декабриста, Никита Волконский , и его богемная жена, Зинаида Волконская (урождённая княжна Белосельская-Белозерская ). Портреты сделаны примерно в одно время. Портрет князя – кисти художника П.Гульельми, датирован 1-ой половиной XIX века (князь умер в 1834 году). Княгиню написал Орест Кипренский в 1830 году.

Старшая сестра Волконского , Софья Григорьевна (1785-1868) – статс-дама, кавалерственная дама. Была очень похожа на своего отца, от которого унаследовала его странности – к старости у неё невероятно развились скупость и клептомания, о которых ходили даже не анекдоты, а легенды. Мать завещала ей свой дом в Петербурге, на речке Мойке – в котором с сентября 1836 года снимал квартиру Пушкин , где он и скончался 29-го января (10-го февраля) 1837 года после дуэли – сейчас это дом-музей Пушкина. Была замужем за дальним родственником, Петром Михайловичем Волконским (1776-1852) – генералом-фельдмаршалом (1850), министром императорского двора и уделов (1826-1852). С 1797 года он был адъютантом великого князя Александра Павловича . Его личным другом он был до конца жизни Александра I , после чего “по наследству” перешёл к его младшему брату, Николаю I . В военную кампанию 1813 и 1814 гг. князь Волконский находился при государе в звании начальника главного штаба армии. Именно он руководил военной операцией по взятию Парижа русскими войсками. С декабря 1824 по июль 1825 - чрезвычайный посол в Париже. В сентябре 1825 сопровождал императрицу Елизавету Алексеевну в Таганрог, присутствовал при кончине Александра I (19 ноября 1825 года), заведовал всеми приготовлениями и распоряжениями по отправке его тела в Петербург; затем состоял при Елизавете Алексеевне и после её смерти (4 мая 1826 года) руководил кортежем, сопровождавшим тело императрицы в Петербург.

Старшая и единственная сестра Сергея Волконского, Софья Григорьевна (акварель И.Гау, 1830 год) – здесь ей около 45 лет. И её блистательный супруг, Пётр Волконский (портрет из “галереи героев 1812 года”).

Ни один другой декабрист не имел таких “звёздных” родственников, да ещё и в таком количестве.

Князь Сергей Волконский был, как и его жена, шестым (но самым младшим) по счёту ребёнком у своих родителей (двое его старших братьев умерли в раннем детстве). Записан в службу сержантом в Херсонский гренадерский полк в 7 лет. Действительную военную службу начал в 1805 году, в 17 лет, в лейб-гвардии Кавалергардском полку. Участник кампании 1806-1807 в период наполеоновских войн, войны с Турцией 1806-1812, Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русских войск 1813-1814. Участвовал более чем в 50 (!!!) сражениях. Особо отличился при Пултуске (1806), Прейсиш-Эйлау (1807), Ватине (1810) и под Калишем {1813). Произведен полковником – 6.09.1812, генерал-майором – 15.09.1813 с оставлением в императорской свите и награжден орденами Владимира 3 ст., Георгия 4 ст., Анны 2 ст. с алмазными знаками, Анны 1 ст. и несколькими иностранными, плюс золотой шпагой за храбрость.
Был владельцем 1046 душ крепостных крестьян в Нижегородской губернии и 545 душ в Ярославской губернии, в 1826 на них было до 280 тыс. руб. долга (следствие его расточительного, “гусарского” образа жизни – в первую очередь, огромных карточных долгов), кроме того владел 10 тыс. десятин земли в Таврической губернии и хутором под Одессой.

Ж.-Б.Изабэ. Портрет Сергея Волконского . 1814 год. Здесь ему 26 лет.

Понятно желание родителей Марии Волконской породниться со столь влиятельным, знатным и богатым семейством. На выраженные дочерью сомнения относительно кандидатуры жениха генерал Раевский ответил: «Кто ж тебя торопит? У вас будет время подружиться… Князь прекрасный человек …» Саму невесту, которой было тогда 18 лет, гораздо больше волновало то обстоятельство, что её 37-летний блестящий жених-генерал уже «зубы носил накладные при одном натуральном переднем верхнем зубе» .

Не вызывает никаких сомнений, что Мария Раевская выходила замуж против воли, никогда не любила своего жениха, а потом – мужа, и не смогла его полюбить на протяжении всей жизни (о чём декабристка достаточно откровенно написала в своих “Записках” после возвращения из Сибири).
Одновременно принято считать, что князь Волконский женился на ней по большой любви – его письма друзьям по этому поводу, казалось бы, не вызывают сомнений в его чувствах. Однако, их совместная супружеская жизнь не подтверждает его слова, для Сергея Григорьевича этот брак тоже был в некотором роде вынужденным. Дело в том, что к началу 1820-х годов ранее блестящая карьера князя Сергея начала буксовать – ей мешал его скандальный образ жизни, о котором прекрасно знало всё высшее общество Российской империи. Впо­следствии Волконский признавался в мемуарах, что для него самого и для того социального круга, к которому он принадлежал, были характерны «общая склонность к пьянству, к разгульной жизни, к молодечеству» , «картёж и беззазорное блядовство». Дуэли по любому поводу, пари по самым вздорным причинам, опасные (в первую очередь, для простолюдинов) “проказы”, скандальные оргии с актрисами и пьянки – всё это тоже составляло бОльшую часть жизни и интересов декабриста.

В итоге, на протяжении, как минимум, 8-ми лет до своей свадьбы Волконский не был произведен в следующий чин, его обходили и при раздаче должностей. Александр I ждал, когда он остепенится,дав понять князю через родных, что в качестве первого шага в этом направлении ему необходимо жениться. Так что для Волконского сватовство к дочери старого боевого товарища было очень удобно тем, что он заранее был уверен в его согласии (судя по всему, чувства будущей жены декабриста интересовали так же мало, как и её отца). Учитывая чудовищную “гусарскую” репутацию Волконского и его огромные долги, родители более богатой и знатной невесты могли ему и отказать.

Венчание князя Сергея Волконского и Марии Раевской состоялось в Киеве 11-го января 1825 года, на Печерске, в старинной церкви Спаса на Берестове. Молодожёны провели медовый месяц в Гурзуфе, вместе они были и последующие три месяца (и это весь “стаж” их совместной жизни до ареста декабриста). Однако, этот самый романтический период в супружеской жизни не сблизил их. Молодой муж откровенно тяготился свежеобретёнными “оковами”, молодая жена очень тяжело и болезненно восприняла начало супружеских отношений.
Вскоре Мария заболела (так проявилась её беременность) и с матерью и младшей сестрой Софьей уехала в Одессу на морские купания – Волконский (судя по всему, с облегчением – на это время приходится всплеск его активности в делах “Южного общества”) вернулся к себе на службу, где осенью его ждало долгожданное повышение – он стал исполняющим обязанности командира 19-й пехотной дивизии (ранее он командовал 1-ой бригадой этой дивизии).
Во второй раз молодые супруги увиделись только в ноябре – князь Сергей отвёз жену в имение Раевских , Бовтышку (которую русские владельцы называли “Болтышкой”, Киевская губерния, сейчас – Кропивницкая область Украины) – Мария Николаевна была на последних сроках беременности, а Волконского , из-за напряжённой ситуации в связи с болезнью, а потом – смертью Александра I в Таганроге, начальство не отпустило в отпуск, и он не мог уделять своей жене должного в её положении внимания. 2-го января 1826 года у Волконских в Бовтышке родился сын Николай . А 5-го января его отца, который так никогда и не увидел своего первенца, арестовали в Умани (сейчас райцентр Черкасской области Украины), в штабе дивизии, что интересно, по делу восстания Черниговского полка (к которому он не имел никакого отношения). Доставлен в Петербург 14.01 и заключен в Петропавловскую крепость в №4 Алексеевского равелина.

Акварель П.Соколова 1827 года. Княгиня Мария Волконская со своим первенцем, годовалым сыном Николаем .

Об аресте мужа Волконская узнала только 28-го февраля – её родные скрывали это от неё, объясняя его отсутствие важной “командировкой” в Молдавию. Первые роды Марии Николаевны были очень тяжёлыми, она медленно выздоравливала, и, возможно, новость о заключении князя Сергея (кроме него, по делу декабристов были арестованы оба её брата – Николай и Александр , – впрочем, вскоре полностью оправданные, и родной дядя по отцу, Василий Давыдов – этот “загремел” в Сибирь вместе с её мужем), действительно, могла серьёзно пошатнуть её неокрепшее здоровье.

Однако, в дальнейшем поведение всей семьи Марии Николаевны по отношению к ней ВСЕГДА была исключительно жестоким, бессердечным и эгоистичным. Всего год назад её выдали замуж за нелюбимого человека, совершенно не интересуясь, хочет ли она сама этого брака. Теперь княгиню Марию заставляли разорвать с ним отношения – вплоть до развода (а её намерение отправиться за мужем в Сибирь встречало со стороны родных недоумение, иронию и даже насмешки), и опять Раевских совершенно не интересовало мнение их дочери и сестры по этому поводу. Вероятно, именно такое поведение, в первую очередь, родителей, в конечном итоге, укрепило окончательное решение Волконской (которая тоже, как и все Раевские , обладала семейным упоротым “ядовитым” характером, который ярко проявился позже) разделить судьбу своего мужа на каторге. С её стороны это был протест и вызов (поддержанные матерью и сестрой князя Сергея – генерал Раевский писал в письме своей старшей дочери Екатерине , уже после того, как Мария Волконская уехала в Сибирь, что, поехав, она повиновалась не чувству, а “влиянию Волконских баб, которые похвалами её геройству уверили её, что она героиня, – и поехала, как дурочка” ), желание избавиться от навязчивого диктата брата Александра , который в этих обстоятельствах стал её настоящим тюремщиком(как он писал в то время в одном из своих писем родным о декабристке:“Она сделает и должна делать лишь то, что посоветуют ей отец и я …”) и матери, пусть и такой дорогой ценой.

К слову, её истеричная матушка вообще была не в состоянии даже посочувствовать своей дочери и зятю. Софья Алексеевна всегда была в первую очередь женой, и только в пятую, если не в десятую – матерью. Именно она создала в семье культ своего мужа, которому беспрекословно подчинялась она сама и их дети. В своих “Записках”, уже после возвращения из Сибири, Мария Волконская , упоминая свои первые роды, начавшиеся 1-го января 1826 года в имении Раевских , в Бовтышке, рассказывает, как родители спорили, каким именно образом ей лучше рожать – лёжа на кровати или сидя в кресле. Мнение отца, “как всегда” , победило – княгиня Мария почти сутки мучилась в кресле. Её мать, родившая за свою жизнь семерых детей, и, в отличие от своего супруга-генерала, имевшая конкретное представление о родах, даже в таком, сугубо женском, деле, не посмела оспаривать мнение Раевского , и тем самым облегчить страдания рожавшей дочери.

Если Софья Алексеевна не жалела собственных детей ради авторитета своего героического супруга, то, разумеется, ей не было никакого дела до чувств и желаний зятя – декабрист Волконский , родство с ним наносило ущерб, в первую очередь, безукоризненной репутации её мужа. Значит, надо было любыми средствами разорвать связь Раевских и князя Сергея . Эта мысль проходит лейтмотивом через все письма родных Марии Волконской в Сибирь – Софья Алексеевна умудрялась устраивать сцены и закатывать истерики Волконским даже на расстоянии тысяч километров, причём в письменном изложении незамужних сестёр декабристки, Елены и Софьи – сама она до переписки с “женой государственного преступника” не снисходила, хотя Мария продолжала писать матери вплоть до её смерти. Можно себе представить, чего ей это стоило – из всех родных Волконской в конце каждого письма к ней “кланялась” её мужу только её сестра Елена (а после смерти отца только она одна из всей семьи продолжала переписку с декабристкой)– для всех остальных Сергей Волконский умер.

Как впоследствии упоминала сама Мария Николаевна в своих мемуарах, уезжая в Сибирь, она до конца не понимала, на какую жизнь обрекает себя в изгнании. А после того, как осознала это, её фамильное высокомерие, тщеславие и апломб не позволили ей признать свою роковую ошибку. Потом – смерть в январе 1828 года в С.-Петербурге её 2-летнего сына Николая , а в следующем, 1829 году – преждевременная, в 58 лет, кончина любимого отца (в чём родные немедленно обвинили княгиню Марию и её мужа), окончательно сожгли все “мосты” Волконской назад, в европейскую Россию – ей не к кому стало возвращаться. Мать сама не желала с ней даже переписываться, единственное письмо, которое она написала Марии в 1829 году (на французском языке, как и вся переписка), заканчивалось словами: «Вы говорите в письмах к сестрам, что я как будто умерла для Вас… А чья вина? Вашего обожаемого мужа… Немного добродетели нужно было, чтобы не жениться, когда человек принадлежит к этому проклятому заговору. Не отвечайте мне, я Вам приказываю!»

В столь непримиримом противостоянии “ядовитого семейства” решению Волконской следовать за мужем был и ещё один, весьма деликатный, но, пожалуй, главный, мотив – финансовый. Семья Раевских , как я уже упоминала, была фактически разорена ещё за год до восстания декабристов. Даже отправить княгиню Марию в Сибирь к мужу им было не по карману – они жили исключительно на пенсию генерала Раевского , семейные имения были несколько раз перезаложены.
Накануне гражданской казни декабристов, которая состоялась в ночь с 12-го на 13-е июля 1826 года, князь Сергей Волконский (по требованию отца и братьев жены, которые оказывали на него огромное давление во время следствия по делу декабристов – даже единственное свидание Марии Волконской с мужем в Петропавловской крепости состоялось в апреле 1826 года только после её прямого обращения к Николаю I , и после того, как Раевские (за спиной своей дочери и сестры, разумеется) получили от узника обещание заставить свою жену вернуться домой, к сыну) написал завещание, в котором всю свою немалую собственность оставлял 6-месячному сыну Николаю . Согласно тому же завещанию, Мария Волконская назначалась опекуном его наследника. Кроме того, княгиня, как “вдова”, сохраняла право на свое приданое и на седьмую часть с имения мужа (сумма получалась кругленькая).
Разорившихся Раевских прекрасно устраивал такой финансовый расклад. Репутация самого старшего брата декабристки, совершенно беспринципного и циничного Александра , позволяет сделать предположение, что в его планы могло входить управление имуществом малыша-племянника вместо сестры, по причине её “болезненности и слабости здоровья”, о чём он постоянно упоминал в переписке с родственниками.
Отъезд декабристки к мужу в Сибирь лишал её брата такой возможности – ещё и по той причине, что своего сына Николая Волконская оставила не родителям, а у свекрови, в С.-Петербурге (хотя позже в письмах и просила отдать его в Бовтышку , своим родителям – впрочем, из обширной родственной переписки, дошедшей до наших дней, не видно, чтобы сами Раевские на этом настаивали).

Позже, уже в Сибири, у декабристки возникли финансовые трения со свекровью, Александрой Николаевной (с которой обычно она, в отличие от своих родителей, всегда ладила) – во-первых, перед отъездом Волконской из С.-Петербурга та распорядилась выделить невестке деньги только на лошадей до Иркутска. В письме к свекрови от 14 ноября 1827 года Мария утверждает, что до сих пор, кроме денег, привезённых с собой, получила только 1000 рублей от отца. Александра Николаевна в качестве ответа отправила в Благодатский рудник обоз с провизией (вообще, свекровь заваливала сына с невесткой посылками, выполняя любую, даже самую незначительную, просьбу Марии Николаевны . Для сравнения: родня декабристки ЗА ВСЁ время её пребывания в Сибири прислала ей однажды 15 бутылок хорошего вина – все они разбились по дороге). Во-вторых, в первые два года Волконские сильно задерживали положенное по завещанию князя Сергея денежное содержание Марии Николаевны – впрочем, такие же проблемы испытывала и богатейшая княгиня Екатерина Трубецкая – их родным требовалось время, чтобы разобраться, каким именно образом передавать в Сибирь деньги и посылки для жён “государственных преступников” (которые, разумеется, проходили строжайшую проверку, и не одну). Все эти недоразумения, в конечном итоге, разрешились, и финансовое положение Волконской укрепилось – позднее, в течение восьми лет (1830-1837) она пожертвовала декабристской «Большой артели» 15 тысяч рублей – очень большую сумму по тем временам. Однако, в отношения Марии Николаевны с Волконскими вмешался её отец, который в последние месяцы своей жизни обвинил сватов в ущемлении имущественных прав дочери, декабристка даже была вынуждена защищать родственников мужа. Дело дошло до того, что Николай Николаевич перестал писать Марии – они помирились только через три месяца, незадолго до его смерти, известие о которой его дочь сама описала так: «мне показалось, что небо на меня обрушилось».

Старший брат Марии Волконской , Александр Раевский , ставший её тюремщиком после вынесения приговора декабристам. Акварель начала 1820-х годов. Здесь ему около 25 лет.

Смерть генерала Раевского оставила его жену и двух незамужних дочерей практически без средств к существованию – высокомерная мать Волконской вынуждена была просить Николая I (причём через Пушкина ) о пенсии, так как ей просто не на что было жить. В январе 1830 года Пушкин писал А. Х. Бенкендорфу : «Вдова генерала Раевского обратилась ко мне с просьбой замолвить за неё слово… То, что выбор её пал на меня, само по себе уже свидетельствует, до какой степени она лишена друзей, всяких надежд и помощи. Половина семейства находится в изгнании, другая – накануне полного разорения. Доходов едва хватает на уплату процентов по громадному долгу. Госпожа Раевская ходатайствует о назначении ей пенсии в размере полного жалования покойного мужа, с тем, чтобы пенсия эта перешла дочерям в случае её смерти. Этого будет достаточно, чтобы спасти её от нищеты…» .
Пенсия, и немалая – 12 тыс. рублей в год, – была назначена. Но унижение, пережитое Софьей Алексеевной в связи с хлопотами по её получению, она до конца жизни не могла простить… правильно, дочери-декабристке. Кому же ещё?
Свои дни мать Волконской закончила в 1844 году в Италии, куда навсегда уехала из Российской империи в 1835 году с двумя своими незамужними дочерьми.

22-го декабря 1826 года княгиня Мария уезжает к мужу через Москву, оставив маленького годовалого сына на попечение свекрови, не попрощавшись ни с родителями, ни с братьями, ни с сестрами. Новый 1827 год Волконская встретила где-то в степи между Казанью и Иркутском в обществе горничной и ямщиков. От Москвы до Иркутска она добралась за 15 дней. В Иркутске княгиня заняла квартиру, из которой в тот же день выехала Екатерина Трубецкая . Через 8 дней приехала ещё одна жена декабриста, Александрина Муравьева . 11-го февраля 1827 года Волконская , сопровождаемая управляющим Нерчинского завода Т.С.Бурнашевым , прибыла в Благодатский рудник, где тогда находился её муж. Сергея Григорьевича она увидела на следующий день, 12-го – в общей казарме, где содержались все декабристы. Волконской (как и всем остальным декабристкам) разрешалось видеться с мужем два раза в неделю в присутствии офицера. Сама она вдвоём с Трубецкой поселилась по соседству с рудником, в убогой крестьянской избе.

Несмотря на очень сложные мотивы, побудившие Марию Николаевну отправиться к мужу в Сибирь (любви к нему среди них точно не было), её приезд, по многочисленным свидетельствам очевидцев, практически спас его если не от смерти, то от болезни и депрессии – в её присутствии он воспрянул духом и постепенно выздоровел (за что был бесконечно благодарен жене всю оставшуюся жизнь). Сцена с кандалами Волконского , которые его жена кинулась целовать при первой встрече с мужем в Сибири – достоверна. Но, опять-таки, этот порыв Волконской был продиктован скорее состраданием и поздно пришедшим осознанием собственной жертвы, чем какими-то другими причинами.

В дальнейшем, несмотря на искреннее желание супругов начать свою совместную жизнь “с чистого листа”, и их обоюдное стремление как-то притереться друг к другу, из этой попытки так ничего и не получилось – они были слишком разными людьми.
Мария Николаевна , судя по всему, поняла это вскоре (или одновременно) с двумя самыми страшными для неё утратами – смертью двухлетнего сына в далёком С.-Петербурге и кончиной любимого отца. И тогда же решилась заполнить образовавшуюся после них страшную пустоту чисто женским способом – рождением детей. С этой целью Волконская стала добиваться разрешения «разделить заключение» с мужем – через свою свекровь (которая всегда и во всём её поддерживала, в отличие от родной матери). Она попросила её похлопотать о том, чтобы жены декабристов могли жить вместе со своими мужьями в их камерах.

Об этой, интимной, стороне жизни декабристок не принято упоминать – и так понятно, что “свидания” мужей со своими жёнами два раза в неделю в течение часа, да ещё и в присутствии постороннего человека, делали невозможными их сексуальные отношения.
К тому же, кандалы с декабристов сняли только 1-го августа 1829 года (хотя и это обстоятельство дворян, которые, в первую очередь, были молодыми мужчинами и женщинами с естественными потребностями, всё равно не остановило – что легко высчитывается по датам рождения первенцев, например, Трубецких , Давыдовых, Муравьёвых и Волконских в Сибири). Николай I , которому мать Волконского прочитала письмо его жены, просьбу Марии Николаевны вскоре удовлетворил: жены поселились вместе с мужьями в новой тюрьме, в Петровском заводе (Нерчинский горный округ), в конце сентября 1830 года (у Волконских была камера №54). Однако, своего первого в Сибири ребёнка декабристка родила за два месяца до этого, ещё в Читинском остроге. Дочь Волконских Софья родилась 1-го июля 1830 года и умерла в тот же день.

В Петровском заводе у жён декабристов появилась возможность обзавестись собственным жильём – Мария Николаевна купила там небольшой дом, в котором 10-го марта 1832 года родился её сын Михаил (1832-1909), а через два года, 28-го сентября 1834 года – дочь Елена (1834-1916), которую мать звала на английский лад “Нелли” .

Иркутск, 1845 год. Дети Волконских – Михаил (13 лет) и Елена (11 лет)

Дети, по собственным словам декабристки, стали для неё началом новой жизни – муж отошёл на задний план, почти полностью исчезнув со страниц её писем – Волконская в дальнейшем упоминает о нём лишь изредка, и по совершенно незначительным поводам.
Не в последнюю очередь ещё и по той причине, что в жизни Марии Николаевны появился другой мужчина – тоже декабрист, Александр Викторович Поджио (1798-1873). В среде декабристов не только не было сомнений в их любовных отношениях – очень многие считали, что своих детей Волконская родила не от мужа, а от любовника. И, надо признать (но об этом дальше), что характер чрезвычайно (а иногда даже ненормально) близких взаимоотношений всех членов семейства Волконских и Александра Поджио – особенно после амнистии декабристам в 1856 году и их возвращения в европейскую часть Российской империи – никакими другими причинами объяснить невозможно.
Историк движения декабристов, сын декабриста Ивана Якушкина , Евгений Якушкин так писал об этом в 1855 году в личной переписке (ещё при жизни всех участников любовного треугольника): «Много ходит невыгодных для Марии Николаевны слухов про её жизнь в Сибири, говорят, что даже сын и дочь её дети не Волконского… Вся привязанность детей сосредотачивалась на матери, а мать смотрела с каким-то пренебрежением на мужа, что, конечно, имело влияние и на отношение к нему детей».

Так или иначе, но Волконский никогда не проявлял никаких эмоций в связи с этой ситуацией, и, тем более, с его стороны никогда не было ни малейших сомнений в своём отцовстве (по крайней мере, о них ничего не известно).
После того, как в 1835 году император распорядился выделить в пользование каждому поселенцу (у декабристов начали заканчиваться сроки каторги) по 15 десятин пахотной земли в Сибири, он с огромным азартом занялся сельским хозяйством, благодаря своим деньгам сумев превратить это “хобби” в прибыльный бизнес. В конечном итоге, к моменту своего возвращения в европейскую часть России Сергей Григорьевич сумел сколотить приличное состояние.

Иркутск, 1845 год. Даггеротипы Марии Волконской (ей 40 лет) и Сергея Волконского (57 лет). Кстати, не существует ни одного их совместного снимка.

Воспитанник декабриста А.П.Юшневского , врач Н.А.Белоголовый , так вспоминал об этом периоде в жизни князя Сергея : “Старик Волконский – ему уже тогда было около 60 лет – слыл в Иркутске большим оригиналом. Попав в Сибирь, он как-то резко порвал со своим блестящим и знатным прошедшим, преобразился в хлопотливого и практического хозяина и именно опростился, как это принято называть нынче. С товарищами своими он хотя и был дружен, но в их кругу бывал редко, а больше водил дружбу с крестьянами; летом пропадал по целым дням на работах в поле, а зимой любимым его времяпровождением в городе было посещение базара, где он встречал много приятелей среди подгородних крестьян и любил с ними потолковать по душе о их нуждах и ходе хозяйства. Знавшие его горожане немало шокировались, когда, проходя в воскресенье от обедни по базару видели, как князь, примостившись на облучке мужицкой телеги с наваленными хлебными мешками, ведёт живой разговор с обступившими его мужиками, завтракая тут же вместе с ними краюхой серой пшеничной булки. Когда семья переселилась в город и заняла большой двухэтажный дом… то старый князь, тяготея больше к деревне, проживал постоянно в Урике и только время от времени наезжал к семейству, но и тут – до того барская роскошь дома не гармонировала с его вкусами и наклонностями – он не останавливался в самом доме, а отвел для себя комнатку где-то на дворе – и это его собственное помещение смахивало скорее на кладовую, потому что в нем в большом беспорядке валялись разная рухлядь и всякие принадлежности сельского хозяйства; особенной чистотой оно тоже похвалиться не могло, потому что в гостях у князя опять-таки чаще всего бывали мужички, и полы постоянно носили следы грязных сапогов. В салоне жены Волконский нередко появлялся запачканный дегтем или с клочками сена на платье и в своей окладистой бороде, надушенный ароматами скотного двора и тому подобными несалонными запахами”.

И дальше – воспоминания того же автора о Марии Николаевне : “Но если старик Волконский, поглощенный своими сельскохозяйственными занятиями и весь ушедший в народ, не тяготел к городу и гораздо больше интересовался деревней, то жена его, княгиня Марья Николаевна, была дама совсем светская, любила общество и развлечения и сумела сделать из своего дома главный центр иркутской общественной жизни. Говорят, она была хороша собой, но, с моей точки зрения 11-летнего мальчика, она мне не могла казаться иначе, как старушкой, так как ей перешло тогда за 40 лет; помню ее женщиной высокой, стройной, худощавой, с небольшой относительно головой и красивыми, постоянно щурившимися глазами. Держала она себя с большим достоинством, говорила медленно и вообще на нас, детей, производила впечатление гордой, сухой, как бы ледяной особы, так что мы всегда несколько стеснялись в ее присутствии…”

Спрашивается, что могло быть общего между этими двумя людьми?

С каторги на поселение Сергей Волконский вышел несколько раньше положенного срока, в 1835 году, и вот почему.
23-го декабря 1834 года в С.-Петербурге скончалась его престарелая 77-летняя матушка, княгиня Александра Николаевна Волконская – обергофмейстерина двора императрицы Александры Фёдоровны . На её похоронах присутствовала императорская чета с наследником и младший брат царя. После смерти княгини в её бумагах обнаружили предсмертное письмо к Николаю I , в котором она просила самодержца простить её младшего сына. Прощение означало бы свободу, чего император, который поклялся, что при его жизни ни один из участников “дела 1825 года” не вернётся из Сибири, допустить не мог. Но и проигнорировать просьбу княгини, которая преданно служила императорскому дому всю свою сознательную жизнь (как и её покойный супруг), он тоже не мог. Поэтому Волконский вместо освобождения получил досрочную ссылку.

Болезни детей и продажа дома задержали Волконских в Петровском заводе до весны 1837 года – только в конце марта они прибыли в место своего поселения – деревню Урик, расположенную в 18 километрах от Иркутска. Кроме Волконских на поселении в Урике жили декабристы Ф.Вольф, М. Лунин, А. и Н. Муравьёвы, Н. Панов , в Усть-Куде (в восьми верстах от Урика) – А. и И. Поджио, П. Муханов, А. Сутгоф . На содержание Марии Николаевне из её собственных денег власти разрешили отпускать 2000 рублей ассигнациями (против 10 000 в Петровском заводе) в год. Она дважды пыталась добиться увеличения суммы: надо было учить детей, однако Петербург ей в этом отказал, так как «в Сибири учителей нет, а потому воспитание детей не требует расходов, а лишь одного попечения родителей». (К слову, каждая жена декабриста в обязательном порядке вела “расходную книгу”, в которой обязана была подробнейшим образом расписывать, сколько, от кого и когда денег она получила, и сколько и на что потратила. Баланс должен был сходиться в любую минуту их жизни на поселении – когда бы начальству не вздумалось его проверить). Тем не менее, несмотря на недостаток средств, родителями было сделано всё, чтобы дети получили достаточное домашнее образование: когда в 1846 году Михаил поступал в Иркутскую гимназию, он был зачислен сразу в 5 класс.

В январе 1845 года Мария Николаевна получила разрешение поселиться в Иркутске с детьми. Через два года она добилась права проживать в Иркутске и для Волконского .
Несмотря на годы общих лишений, объединившие декабристов и их жён на каторге в одну большую “семью”, на постоянную материальную помощь со стороны Волконских менее, чем их семья, материально обеспеченным товарищам по несчастью, в их среде Марию Николаевну недолюбливали.
Вытерпевшая за годы в Сибири так много от своих родственников, сама декабристка оставалась органичной частью своего “ядовитого семейства” – холодной, высокомерной, безжалостной и чёрствой.
Примерно в 1845-1846 году она навсегда рассорилась со своей самой близкой подругой, Екатериной Трубецкой – они обе хотели купить прекрасную усадьбу в Знаменском предместье Иркутска, принадлежавшую ранее губернатору Цейдлеру – с просторным двухэтажным домом, большим фруктовым садом и выходом к речке Ушаковке. Богатейшая наследница промышленников, Трубецкая вполне ожидаемо смогла заплатить за поместье гораздо бОльшую сумму, чем Волконская, и, в конечном итоге, стала её собственницей. После чего Мария Николаевна разорвала с ней все отношения, и не простила свою соратницу по несчастью даже после смерти – она одна из всей иркутской колонии декабристов не пришла 17-го октября 1854 года на похороны Екатерины Трубецкой , и позже ни разу не посетила её могилу.

Всю жизнь страдая от того, что её выдали замуж без её согласия, со своей единственной дочерью Волконская поступила точно так же, даже ещё хуже. 15-го сентября 1850 года Елена Сергеевна Волконская , которой оставалось две недели до 16-летия, стала женой чиновника по особым поручениям при губернаторе Восточной Сибири Н.Н.Муравьёве-Амурском , Дмитрия Васильевича Молчанова . Решение об этой свадьбе Мария Николаевна приняла годом ранее – весь этот срок ушёл у неё на то, чтобы сломить сопротивление мужа, который был против этого брака – кстати, Александр Поджио принимал в решении судьбы дочери Волконских неестественно большое, даже для близкого друга семьи, участие (он тоже был против замужества Елены ), что со стороны выглядело просто неприлично.

Слева – декабрист Александр Поджио, справа – князь Михаил Сергеевич Волконский. На снимках они примерно одного возраста, им где-то под 60. По-моему, никакая генетическая экспертиза не нужна, чтобы увидеть, что это отец и сын.

Решение декабристки отдать дочь за человека, имевшего репутацию игрока и склонного, как утверждали знавшие его, к «мерзостям» (какие именно мерзости имелись в виду, историкам так и не удалось пока раскопать), рассорило её с большей частью декабристов (кроме всех вышеперечисленных причин, в противостоянии Марии Николаевны с сообществом декабристов было ещё что-то, о чём сохранились только глухие полунамёки в письмах некоторых декабристов. Из этих обрывков невозможно составить представление о причине водораздела, возникшего в связи со свадьбой дочери Волконского (что стало только предлогом) между его женой и ними. Но разрыв был серьёзным и окончательным, можно сказать, что в дальнейшем Марию Николаевну в обществе декабристов терпели ради мужа). А планы декабристки о браке её дочери с Молчановым разделяли лишь генерал-губернатор, любимцем которого был жених, и его жена. Дочь же не противилась воле матери – она была слишком юна для этого.
Существует предположение, что таким образом Мария Николаевна обеспечивала своему сыну Михаилу , который в том же, 1849 году, закончил иркутскую гимназию с золотой медалью (но, как сын “государственного преступника”, не имел никаких шансов продолжить обучение в высшем учебном заведении), перспективное для его дальнейшей блестящей карьеры место при генерал-губернаторе. Свадьба Елены Волконской , как я уже писала, состоялась 15-го сентября. А в ноябре того же года её старший брат Михаил Волконский был определен на службу коллежским регистратором в главное управление Амурского края, где на протяжении семи последующих лет состоял чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири графе Н. Н. Муравьёве-Амурском . И в дальнейшем сделал, действительно, головокружительную карьеру.
Именно он, единственный сын декабриста Волконского , 26-го августа 1856 года, в день коронации императора Александра II , был послан в Сибирь с Высочайшим манифестом об амнистии декабристов. Согласно именному указу Александра II от того же числа Михаилу Волконскому был возвращён княжеский титул, принадлежавший его отцу до осуждения по делу декабристов.

За три года до этого счастливого момента, в 1853 году, Мария Николаевна стала бабушкой – её дочь родила сына Сергея (названного в честь своего деда-декабриста). А в следующем, 1854 году, её зять был обвинён богатейшим сибирским промышленником Ф.П.Занадворовым в получении от него в качестве взятки 20 тысяч рублей (большая сумма по тому времени). В конечном итоге, дело дошло до императора; рассматривалось то в Омске, то в Московском ордонансгаузе, то в Государственном совете. Под стражей оказались и Занадворов , и Молчанов .
У зятя Волконских вследствие всех этих потрясений в 1854 году развился прогрессивный паралич ног, вызванный, как писали его современники, “разжижением спинного мозга”. Дмитрий Молчанов находился в заключении в московской тюрьме, и его юная жена, оставив своего маленького сына у Марии Николаевны в Иркутске, месяцами разрывалась между Москвой (где в это время ещё и вспыхнула эпидемия холеры) и С.-Петербургом, где в кабинетах высших чиновников империи (попасть к которым ей помогали многочисленные родственники Волконских , принадлежавшие к высшей петербургской знати) добивалась для своего мужа даже не правосудия, а милосердия – в тюрьме Молчанова разбил паралич, и он полностью сошёл с ума. Зять Волконских скончался в Москве 15-го сентября 1857 года – в день 7-ой годовщины его свадьбы с Еленой Сергеевной , выпущенный на свободу за год до этого, в состоянии абсолютного овоща. Дело же о взятке, в конечном итоге, прекратилось в связи с его смертью, как пишут некоторые исследователи, его полным оправданием. То обстоятельство, что оппонент Молчанова и виновник его несчастий, промышленник Занадворнов , был выпущен из тюрьмы и не понёс никакого наказания (и даже сделал попытку присутствовать на похоронах зятя Волконских , но брат декабристки, Александр Раевский , не дал ему выйти из кареты), делают такие заявления очень сомнительными. Так что, был ли Молчанов виновен в том, в чём его обвиняли (особенно с учётом его сомнительной репутации), осталось невыясненным – хотя все декабристы, конечно же, были на его стороне – не ради него самого, а, разумеется, ради Волконских .

Молодая вдова Елена Сергеевна Молчанова (Волконская ). Снимок сделан в 1857-1858 гг. Дочери декабриста здесь 23-24 года.

В 1858 году Елена (ей было всего 24 года) вышла замуж во второй раз, за секретаря русского посольства в Константинополе Николая Аркадьевича Кочубея (1827-1868). В этом браке у неё родились двое сыновей: Александр и Михаил . Александр был любимым внуком Марии Николаевны , он умер в три года, в 1863 году, и его смерть свела в могилу и декабристку, которая умерла вскоре после мальчика. Второй муж Елены Сергеевны несколько лет угасал на её руках от чахотки (туберкулёза), так что и этот брак дочери декабриста счастливым назвать никак нельзя. Удачным стал лишь её третий, последний брак. В 1869 году (в 34 года) она вышла замуж за Александра Алексеевича Рахманова (ок. 1830-?). У супругов Рахмановых было две дочери – Мария и Елена .

Мария Николаевна вернулась из Сибири на год раньше, чем остальные декабристы. Вскоре после смерти Николая I 18-го февраля 1855 года (известие о которой, кстати, Волконский встретил трагически – его жена писала в эти дни их сыну, который был в отъезде по службе: “Твой отец плачет, я третий день не знаю, что с ним делать” ) дочь декабристки выхлопотала для своей матери разрешение приехать в Москву для лечения – здоровье Волконской , начиная ещё с 40-х годов, постоянно ухудшалось. Сильные сибирские холода вызывали у неё острые резкие боли в груди (из-за чего врачи запрещали ей зимой выходить на улицу), к которым со временем добавились сердечные приступы. Так что Мария Николаевна уехала навсегда из Сибири весной 1855 года (ещё не зная, что больше туда не вернётся). В Москве она остановилась в доме своего зятя в Подновинском переулке, где помогала дочери ухаживать за её медленно и страшно умиравшим мужем, и нянчила внука Сергея .

Возвращение из Сибири по амнистии Сергея Григорьевича (он выехал из Иркутска 23-го сентября 1856 года) супругов окончательно развело в разные стороны. Декабристу было запрещено проживание в двух столицах (Москве и С.-Петербурге), и поэтому он снимал для себя жильё в Подмосковье, изредка, наездами, пересекаясь со своей женой в Москве.

Весной 1858 года с овдовевшей годом ранее дочерью и внуком Волконская выехала за границу на воды (без мужа). За границей Елена Сергеевна вышла замуж вторично, за Николая Кочубея . На этой свадьбе присутствовал и её отец, которому в октябре 1858 года было разрешено выехать за границу для лечения. На свадьбе сына Волконских, Михаила , которая состоялась в Женеве 24-го мая 1859 года (он женился на своей дальней родственнице, княжне Елизавете Волконской (1838-1897), у супругов было шестеро детей – пять сыновей и дочь. Вообще эта ветвь потомков Волконских в дальнейшем полностью перешла в католичество (один из внуков декабриста, Александр , даже стал католическим священником) и покинула пределы России ещё до 1917 года), они тоже присутствовали вдвоём. В Италии Мария Николаевна посетила могилы матери и сестры Елены .

Князь Михаил Сергеевич Волконский со своей молодой женой, Елизаветой Григорьевной . Снимок сделан в 1860 году, через год после их свадьбы.

По возвращении в Российскую империю летом 1859 года супруги Волконские снова расстались – Мария Николаевна поселилась с дочерью и зятем в принадлежащем Кочубею имении Вороньки Черниговской губернии (сейчас Бобровицкий р-он Черниговской области Украины), а Сергей Григорьевич через некоторое время переехал в имение Фалль (сейчас – посёлок Кейла-Йоа на севере Эстонии близ Таллинна), принадлежащее его невестке.

В 1859 году в жизни Волконских вновь появилось запутанное недоразумение в виде Александра Поджио . Он, в отличие от Сергея Григорьевича , выехал из Сибири не сразу, задержавшись на некоторое время ради золотоискательства (неудачного). 02.05.1859 выехал из Иркутска в Псковскую губернию, где поселился у своего племянника Александра Иосифовича Поджио (сына его покойного старшего брата-декабриста) в селе Знаменском Торопецкого уезда. Вследствие конфликта с племянником, отказавшимся выделить Поджио принадлежавшую ему часть имения, уехал из Знаменского в декабре 1859. В семье Волконских он всплыл летом 1861 года – в сентябре того же года Елена Сергеевн а наняла его управляющим имением Шуколово Дмитровского уезда Московской губернии, которое принадлежало её 8-летнему сыну от первого брака.

Александр Поджио и его дочь Варвара . Венеция, 1864 год.

Надо сказать, что у Волконских Александр Поджио появился уже не один, а с женой и дочерью. Он женился ещё в Сибири, в 1851 году, на классной даме Иркутского института благородных девиц, Смирновой Лидии Андреевне (1823-1892) – и, по слухам, Мария Николаевна была очень огорчена, узнав в своё время об этом браке. У супругов Поджио была единственная дочь Варвара (1854-1922). Странности взаимных, теперь уже семейных, взаимоотношений Поджио и Волконских , продолжились и в европейской России.

Начать с того, что в июне 1862 года Александр Поджио переехал (разумеется, вместе с семьёй) на постоянное жительство к дочери декабриста, Елене Сергеевне Кочубей , в имение Вороньки Черниговской губернии – в качестве гостя. Где, уже вместе с женой, ухаживал в 1863 году за умирающей Марией Николаевной . Тут нельзя не сказать, что к смертному одру декабристки (когда Волконская слегла, стало понятно, что она уже не встанет, но угасала она достаточно долго) приехал и её сын Михаил с женой, и младшая сестра Софья Николаевна . Но не муж. Согласно официальной версии, Сергея Григорьевича в это время свалил в Эстонии сильнейший приступ подагры, и впоследствии он очень сожалел, что не смог проститься с женой. Мария Николаевна Волконская скончалась 10-го августа 1863 года, в 58 лет, в Вороньках, “от болезни печени”, и была там же похоронена.

Справа – снимок Марии Волконской с сыном – последний в её жизни, сделан меньше, чем за год до её смерти.

О последних годах жизни декабристки её внук, Сергей Михайлович Волконский , оставил такие воспоминания: «Она смотрела на чужую жизнь из глубины своего прошлого, на чужую радость – из глубины своих страданий. Это не она смотрела строго, а её страдания смотрели из неё: можно всё забыть, но следов уничтожить нельзя. И я думаю, что это причина, по которой домочадцы, служащие, гувернантки боялись её ».

А странности с Поджио продолжились и после смерти Марии Николаевны . В 1863-1864 годах он со своей семьёй сопровождал семью её дочери, Елены Кочубей , во время путешествия по Италии. Кстати, Александр Поджио был итальянцем по отцу, так что для него это было вдвойне занимательно. После возвращения в Россию весной 1864 года снова выехал за границу. Жил в Швейцарии (где сблизился с Герценом ) и во Флоренции. В 1868 году снова жил в Вороньках. В 1873 году, смертельно больным (бросив в Италии жену и дочь, которые в Россию больше никогда не возвращались), опять приехал в Вороньки, где и скончался на руках у Елены Сергеевны Кочубей 6-го июня 1873 года (ну вот как это можно объяснить просто тем, что он был “близким другом семьи”, я не знаю). Завещал похоронить себя рядом с Марией Николаевной – а на деле, рядом с Волконскими (Сергей Григорьевич к тому времени уже 8 лет как упокоился около своей жены) в Вороньках, что и было исполнено.

Занимательно, что и старший брат Александра Поджио , декабрист Иосиф Викторович Поджио (1792-1848), умер 25 годами ранее тоже в доме Волконских , но только в Иркутске. Он остановился у них по дороге на Туркинские лечебные воды, за два дня до своей скоропостижной кончины 6-го (или 8-го) января 1848 года.

Последняя прижизненная фотография Сергея Григорьевича Волконского , сделанная за полтора года до его смерти.

После смерти жены Сергей Григорьевич Волконский ещё трижды ездил за границу, где встречался, в том числе, и с Герценом , и с Огарёвым . Занимался работой над своими мемуарами. С весны 1865 года поселился у своей дочери в Вороньках (до этого предпочитая Эстонию), чтобы, как он выражался, “сложить жизнь рядом с той, которая ему её сохранила” . Там он и скончался 28-го ноября 1865 года, не дожив двух недель до своего 77-летия. Согласно завещанию, декабриста похоронили в ногах могилы его жены под сельской церковью, которую выстроила над местом последнего приюта декабриста и его жены их дочь. Церковь была снесена большевиками в 1930-е годы, тогда же могилы Волконских и Поджио были утрачены.

Advertisements

Предыдущая статья: Кто такой психопат и как его распознать Следующая статья: Истинная сущность библейского (иудохристианского) бога