Что говорили о русских солдатах. Что рассказывают Немецкие ветераны о Второй Мировой войне? И как в Германии сейчас преподают историю Фашисткой Германии? Немцы о милосердии русских

Представления фашистов о народе советской России, на территорию которой они вторглись 22 июня 1941 года, определялось идеологией, изображавшей славян «недочеловеками». Однако уже первые бои заставили захватчиков многое поменять в этих взглядах. Мы приводим документальные свидетельства солдат, офицеров и о том, какими с первых дней войны предстали перед ними советские воины, не пожелавшие отступить или сдаться…

«Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта. "Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон", - не скрывал он пессимизма... — Менде, запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии"» (Эрих Менде обер-лейтенант 8-й силезской пехотной дивизии о разговоре, состоявшемся в последние мирные минуты 22 июня 1941 года).

«Когда мы вступили в первый бой с русскими, они нас явно не ожидали, но и неподготовленными их никак нельзя было назвать. Энтузиазма [у нас] не было и в помине! Скорее всеми овладело чувство грандиозности предстоящей кампании. И тут же возник вопрос: где, у какого населенного пункта эта кампания завершится?» (Альфред Дюрвангер, лейтенант, командир противотанковой роты 28-й пехотной дивизии, наступавшей из Восточной Пруссии через Сувалки)

«В самый первый день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы» (артиллерист противотанкового орудия Иоганн Данцер, Брест, 22 июня 1941 года).

«Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись» (генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии).

«Бой за овладение крепостью ожесточенный - многочисленные потери… Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появлялись новые силы. Они вылезали из подвалов, домов, из канализационных труб и других временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли»» (из боевых донесений 45-й пехотной дивизии вермахта, которой был поручен захват Брестской крепости; дивизия насчитывала 17 тысяч человек личного состава против захваченного врасплох 8-тысячного гарнизона крепости; только за первые сутки боев в России дивизия потеряла почти столько же солдат и офицеров, сколько за все 6 недель кампании во Франции). «Эти метры превратились для нас в сплошной ожесточенный бой, не стихавший с первого дня. Все кругом уже было разрушено почти до основания, камня на камне не оставалось от зданий… Саперы штурмовой группы забрались на крышу здания как раз напротив нас. У них на длинных шестах были заряды взрывчатки, они совали их в окна верхнего этажа — подавляли пулеметные гнезда врага. Но почти безрезультатно — русские не сдавались. Большинство их засело в крепких подвалах, и огонь нашей артиллерии не причинял им вреда. Смотришь, взрыв, еще один, с минуту все тихо, а потом они вновь открывают огонь» (Шнайдербауэр, лейтенант, командир взвода 50-мм противотанковых орудий 45-й пехотной дивизии о боях на Южном острове Брестской крепости).

«Можно почти с уверенностью сказать, что ни один культурный житель Запада никогда не поймет характера и души русских. Знание русского характера может послужить ключом к пониманию боевых качеств русского солдата, его преимуществ и методов его борьбы на поле боя. Стойкость и душевный склад бойца всегда были первостепенными факторами в войне и нередко по своему значению оказывались важнее, чем численность и вооружение войск... Никогда нельзя заранее сказать, что предпримет русский: как правило, он мечется из одной крайности в другую. Его натура так же необычна и сложна, как и сама эта огромная и непонятная страна... Иногда пехотные батальоны русских приходили в замешательство после первых же выстрелов, а на другой день те же подразделения дрались с фанатичной стойкостью… Русский в целом, безусловно, отличный солдат и при искусном руководстве является опасным противником» (Меллентин Фридрих фон Вильгельм, генерал-майор танковых войск, начальник штаба 48-го танкового корпуса, впоследствии начальник штаба 4-й танковой армии).

«На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть» (Ганс Беккер, танкист 12-й танковой дивизии).

«Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!» (из воспоминаний артиллериста противотанкового орудия о первых часах войны).

«Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям» (Гофман фон Вальдау, генерал-майор, начальник штаба командования Люфтваффе, запись в дневнике от 31 июня 1941 года).

«Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить… » (из интервью военному корреспонденту Курицио Малапарте (Зуккерту) офицера танкового подразделения группы армий «Центр»).

«…Внутри танка лежали тела отважного экипажа, которые до этого получили лишь ранения. Глубоко потрясенные этим героизмом, мы похоронили их со всеми воинскими почестями. Они сражались до последнего дыхания, но это была лишь одна маленькая драма великой войны. После того, как единственный тяжелый танк в течение 2 дней блокировал дорогу, она начала-таки действовать…» (Эрхард Раус, полковник, командир кампфгруппы «Раус» о танке КВ-1, расстрелявшем и раздавившем колонну грузовиков и танков и артиллерийскую батарею немцев; в общей сложности экипаж танка (4 советских воина) сдерживал продвижение боевой группы «Раус» (примерно полдивизии) двое суток, 24 и 25 июня).

«17 июля 1941 года. Сокольничи, близ Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата [речь идет о 19-летнем старшем сержанте-артиллеристе Николае СИРОТИНИНЕ. - Н.М.]. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости... Оберст перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, мы завоевали бы весь мир. Три раза стреляли залпами из винтовок. Все-таки он русский, нужно ли такое преклонение?» (из дневника обер-лейтенанта 4-й танковой дивизии Хенфельда)

«Потери жуткие, не сравнить с теми, что были во Франции… Сегодня дорога наша, завтра ее забирают русские, потом снова мы и так далее… Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и всё остальное?!» (из дневника солдата группы армий «Центр», 20 августа 1941 года; после такого опыта в немецких войсках быстро вошла в обиход поговорка «Лучше три французских кампании, чем одна русская».).

«Я не ожидал ничего подобного. Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов» (из признания батальонному врачу майора Нойхофа, командира 3-го батальона 18-го пехотного полка группы армий «Центр»; успешно прорвавший приграничную оборону батальон, насчитывавший 800 человек, был атакован подразделением из 5 советских бойцов).

«В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов» (из письма пехотного офицера 7-й танковой дивизии о боях в деревне у реки Лама, середина ноября 1941-го года).

«Русские всегда славились своим презрением к смерти; коммунистический режим еще больше развил это качество, и сейчас массированные атаки русских эффективнее, чем когда-либо раньше. Дважды предпринятая атака будет повторена в третий и четвёртый раз, невзирая на понесенные потери, причем и третья, и четвертая атаки будут проведены с прежним упрямством и хладнокровием... Они не отступали, а неудержимо устремлялись вперед. Отражение такого рода атаки зависит не столько от наличия техники, сколько от того, выдержат ли нервы. Лишь закаленные в боях солдаты были в состоянии преодолеть страх, который охватывал каждого» (Меллентин Фридрих фон Вильгельм, генерал-майор танковых войск, начальник штаба 48-го танкового корпуса, впоследствии начальник штаба 4-й танковой армии, участник Сталинградской и Курской битв).

«Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там наверху хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придется подохнуть» (Фриц Зигель, ефрейтор, из письма домой от 6 декабря 1941 года).

Из дневника немецкого солдата:

«1 октября. Наш штурмовой батальон вышел к Волге. Точнее, до Волги еще метров 500. Завтра мы будем на том берегу и война закончена.

3 октября. Очень сильное огневое сопротивление, не можем преодолеть эти 500 метров. Стоим на границе какого-то хлебного элеватора.

10 октября. Откуда берутся эти русские? Элеватора уже нет, но каждый раз, когда мы к нему приближаемся, оттуда раздается огонь из-под земли.

15 октября. Ура, мы преодолели элеватор. От нашего батальона осталось 100 человек. Оказалось, что элеватор обороняли 18 русских, мы нашли 18 трупов» (штурмовавший этих героев 2 недели батальон гитлеровцев насчитывал около 800 человек).

«Храбрость — это мужество, вдохновленное духовностью. Упорство же, с которым большевики защищались в своих дотах в Севастополе, сродни некоему животному инстинкту, и было бы глубокой ошибкой считать его результатом большевистских убеждений или воспитания. Русские были такими всегда и, скорее всего, всегда такими останутся» (Йозеф Геббельс)

«Они сражались до последнего, даже раненые и те не подпускали нас к себе. Один русский сержант, безоружный, со страшной раной в плече, бросился на наших с саперной лопаткой, но его тут же пристрелили. Безумие, самое настоящее безумие. Они дрались, как звери, — и погибали десятками» (Губерт Коралла, ефрейтор санитарного подразделения 17-й танковой дивизии, о боях вдоль шоссе Минск-Москва).

Русского солдата мало убить, его надо еще и повалить!
Фридрих Второй Великий

Слава русского не знает границ. Русский солдат вытерпел то, что никогда не терпели и не вытерпят солдаты армий других стран. Этому свидетельствуют записи в мемуарах солдат и офицеров вермахта, в которых они восхищались действиями Красной Армии:

«Близкое общение с природой позволяет русским свободно передвигаться ночью в тумане, через леса и болота. Они не боятся темноты, бесконечных лесов и холода. Им не в диковинку зимы, когда температура падает до минус 45. Сибиряк, которого частично или даже полностью можно считать азиатом, еще выносливее, еще сильнее...Мы уже испытали это на себе во время Первой мировой войны, когда нам пришлось столкнуться с сибирским армейским корпусом»

"Для европейца, привыкшего к небольшим территориям, расстояния на Востоке кажутся бесконечными... Ужас усиливается меланхолическим, монотонным характером русского ландшафта, который действует угнетающе, особенно мрачной осенью и томительно долгой зимой. Психологическое влияние этой страны на среднего немецкого солдата было очень сильным. Он чувствовал себя ничтожным, затерянным в этих бескрайних просторах"

«Русский солдат предпочитает рукопашную схватку. Его способность, не дрогнув, выносить лишения вызывает истинное удивление. Таков русский солдат, которого мы узнали и к которому прониклись уважением еще четверть века назад».

«Нам было очень трудно составить ясное представление об оснащении Красной Армии... Гитлер отказывался верить, что советское промышленное производство может быть равным немецкому. У нас было мало сведении относительно русских танков. Мы понятия не имели о том, сколько танков в месяц способна произвести русская промышленность.

Трудно было достать даже карты, так как русские держали их под большим секретом. Те карты, которыми мы располагали, зачастую были неправильными и вводили нас в заблуждение.

О боевой мощи русской армии мы тоже не имели точных данных. Те из нас, кто воевал в России во время Первой мировой войны, считали, что она велика, а те, кто не знал нового противника, склонны были недооценивать ее».

«Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои. Там, где дорог не было, русские в большинстве случаев оставались недосягаемыми. Они всегда пытались прорваться на восток... Наше окружение русских редко бывало успешным».

«От фельдмаршала фон Бока до солдата все надеялись, что вскоре мы будем маршировать по улицам русской столицы. Гитлер даже создал специальную саперную команду, которая должна была разрушить Кремль.

Когда мы вплотную подошли к Москве, настроение наших командиров и войск вдруг резко изменилось. С удивлением и разочарованием мы обнаружили в октябре и начале ноября, что разгромленные русские вовсе не перестали существовать как военная сила. В течение последних недель сопротивление противника усилилось, и напряжение боев с каждым днем возрастало...»

Начальник штаба 4-ой армии вермахта генерал Гюнтер Блюментрит

«Русские не сдаются. Взрыв, еще один, с минуту все тихо, а потом они вновь открывают огонь...»
«С изумлением мы наблюдали за русскими. Им, похоже, и дела не было до того, что их основные силы разгромлены...»
«Буханки хлеба приходилось рубить топором. Нескольким счастливчиикам удалось обзавестись русским обмундированием...»
«Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Мы все тут сдохнем!.. »

Из воспоминаний немецких солдат

«Русские с самого начала показали себя как первоклассные воины, и наши успехи в первые месяцы войны объяснялись просто лучшей подготовкой. Обретя боевой опыт, они стали первоклассными солдатами. Они сражались с исключительным упорством, имели поразительную выносливость... »

Генерал-полковник (позднее - фельдмаршал) фон Клейст

«Часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат».

Генерал фон Манштейн (тоже будущий фельдмаршал)

«Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен». (Запись от 24 июня.)
«Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека... Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей ит.п.в плен сдаются немногие». (29 июня.)
«Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Захвачено лишь незначительное количество пленных». (4 июля)

Дневник генерала Гальдера

«Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник»

Фельдмаршал Браухич (июль 1941 года)

«Примерно сотня наших танков, из которых около трети были T-IV, заняли исходные позиции для нанесения контрудара. С трех сторон мы вели огонь по железным монстрам русских, но все было тщетно...

Эшелонированные по фронту и в глубину русские гиганты подходили все ближе и ближе. Один из них приблизился к нашему танку, безнадежно увязшему в болотистом пруду. Безо всякого колебания черный монстр проехался по танку и вдавил его гусеницами в грязь.

В этот момент прибыла 150-мм гаубица. Пока командир артиллеристов предупреждал о приближении танков противника, орудие открыло огонь, но опять-таки безрезультатно.

Один из советских танков приблизился к гаубице на 100 метров. Артиллеристы открыли по нему огонь прямой наводкой и добились попадания - все равно что молния ударила. Танк остановился. «Мы подбили его», - облегченно вздохнули артиллеристы. Вдруг кто-то из расчета орудия истошно завопил: «Он опять поехал!» Действительно, танк ожил и начал приближаться к орудию. Еще минута, и блестящие металлом гусеницы танка словно игрушку впечатали гаубицу в землю. Расправившись с орудием, танк продолжил путь как ни в чем не бывало »

Командир 41-го танкового корпуса вермахта генералом Райнгарт

Храбрость - это мужество, вдохновленное духовностью. Упорство же, с которым большевики защищались в своих дотах в Севастополе, сродни некоему животному инстинкту, и было бы глубокой ошибкой считать его результатом большевистских убеждений или воспитания. Русские были такими всегда и, скорее всего, всегда такими останутся»

Отто Кариус (нем. Otto Carius, 27.05.1922 - 24.01.2015) — немецкий танкист-ас времён Второй мировой войны. Уничтожил более 150 танков и САУ противника — один из самых высоких результатов Второй мировой войны наряду с другими немецкими мастерами танкового боя — Михаэлем Виттманом и Куртом Книспелем. Воевал на танках Pz.38, «Тигр», САУ «Ягдтигр». Автор книги «Тигры в грязи ».
Начал карьеру танкиста на легком танке «Шкода» Pz.38, с 1942 воевал на тяжёлом танке Pz.VI «Тигр» на Восточном фронте. Вместе с Михаэлем Виттманом стал нацистской военной легендой, и его имя широко использовалось в пропаганде Третьего рейха во время войны. Воевал на Восточном фронте. В 1944 году был тяжело ранен, после выздоровления воевал на Западном фронте, затем по приказу командования сдался американским оккупационным войскам, некоторое время провёл в лагере для военнопленных, после чего был отпущен.
После войны стал фармацевтом, в июне 1956 приобрёл в городе Хершвайлер-Петтерсхайм аптеку, которую переименовал в «Тигр» (Tiger Apotheke). Возглавлял аптеку до февраля 2011 года.

Интересные выдержки из книги "Тигры в грязи"
книгу полностью можно прочитать здесь militera.lib.ru

О наступлении в Прибалтике:

«Совсем неплохо здесь воевать, - сказал со смешком командир нашего танка унтер-офицер Делер после того, как в очередной раз вытащил голову из бадьи с водой. Казалось, этому умыванию не будет конца. За год до этого он был во Франции. Мысль об этом придала мне уверенности в себе, ведь я впервые вступил в боевые действия, возбужденный, но и с некоторой боязнью. Нас повсюду восторженно встречало население Литвы. Здешние жители видели в нас освободителей. Мы были шокированы тем, что перед нашим прибытием повсюду были разорены и разгромлены еврейские лавочки .»

О наступлении на Москву и вооружении Красной Армии:

«Наступлению на Москву было отдано предпочтение перед взятием Ленинграда. Атака захлебнулась в грязи, когда до столицы России, открывшейся перед нами, было рукой подать. Что потом произошло печально известной зимой 1941/42 года, не передать в устных или письменных донесениях. Германскому солдату приходилось держаться в нечеловеческих условиях против привыкших к зиме и чрезвычайно хорошо вооруженных русских дивизий .»

О танках Т-34:

«Еще одно событие ударило по нам, как тонна кирпичей: впервые появились русские танки "Т-34"! Изумление было полным. Как могло получиться, что там, наверху, не знали о существовании этого превосходного танка ?»

«Т-34» с его хорошей броней, идеальной формой и великолепным 76,2-мм длинноствольным орудием всех приводил в трепет, и его побаивались все немецкие танки вплоть до конца войны . Что нам было делать с этими чудовищами, во множестве брошенными против нас?»

О тяжелых танках ИС:

«Мы осмотрели танк "Иосиф Сталин", который до определенной степени все еще оставался в целости. 122-мм длинноствольная пушка вызывала у нас уважение. Недостатком было то, что унитарные выстрелы не использовались в этом танке. Вместо этого снаряд и пороховой заряд приходилось заряжать по отдельности. Броня и форма были лучше, чем у нашего "тигра", но наше вооружение нам нравилось гораздо больше.
Танк "Иосиф Сталин" сыграл со мной злую шутку, когда выбил мое правое ведущее колесо. Я этого не замечал до тех пор, пока не захотел подать назад после неожиданного сильного удара и взрыва. Фельдфебель Кершер сразу же распознал этого стрелка. Он тоже попал ему в лоб, но наша 88-мм пушка не смогла пробить тяжелую броню "Иосифа Сталина" под таким углом и с такого расстояния.»

О танке Тигр:

«Внешне он выглядел симпатичным и радовал глаз. Он был толстым; почти все плоские поверхности горизонтальные, и только передний скат приварен почти вертикально. Более толстая броня компенсировала отсутствие округлых форм. По иронии судьбы перед самой войной мы поставили русским огромный гидравлический пресс, с помощью которого они смогли производить свои "Т-34" со столь элегантно закругленными поверхностями . Наши специалисты по вооружению не считали их ценными. По их мнению, такая толстая броня никогда не могла понадобиться. В результате нам приходилось мириться с плоскими поверхностями.»

«Даже если наш "тигр" и не был красавцем, его запас прочности воодушевлял нас. Он и в самом деле ездил, как автомобиль. Буквально двумя пальцами мы могли управлять 60-тонным гигантом мощностью 700 лошадиных сил, ехать со скоростью 45 километров в час по дороге и 20 километров в час по пересеченной местности. Однако с учетом дополнительного оборудования мы могли двигаться по дороге лишь со скоростью 20-25 километров в час и соответственно с еще меньшей скоростью по бездорожью. Двигатель объемом 22 литра лучше всего работал при 2600 оборотах в минуту. На 3000 оборотах он быстро перегревался.»

Об успешных операциях русских:

«С завистью мы смотрели, как хорошо экипированы иваны по сравнению с нами . Мы испытали настоящее счастье, когда несколько танков пополнения наконец прибыли к нам из глубокого тыла.»

«Мы нашли командира полевой дивизии люфтваффе на командном пункте в состоянии полного отчаяния. Он не знал, где находились его подразделения. Русские танки смяли все вокруг, прежде чем противотанковые орудия успели произвести хотя бы один выстрел. Иваны захватили новейшую технику, а дивизия разбежалась во все стороны.»

«Русские там атаковали и взяли город. Атака последовала столь неожиданно, что некоторые наши войска были застигнуты во время движения. Началась настоящая паника. Было вполне справедливо, что коменданту Невеля пришлось отвечать перед военным судом за вопиющее пренебрежение мерами безопасности.»

О пьянстве в вермахте:

«Вскоре после полуночи с запада появились машины. Мы вовремя распознали в них своих. Это был мотопехотный батальон, который не успел соединиться с войсками и выдвинулся к автостраде поздно. Как я узнал потом, командир сидел в единственном танке в голове колонны. Он был совершенно пьян . Несчастье произошло с молниеносной быстротой. Целое подразделение не имело понятия о том, что происходило, и двигалось открыто по простреливаемому русскими пространству. Поднялась жуткая паника, когда заговорили пулеметы и минометы. Многие солдаты попали под пули. Оставшись без командира, все побежали назад на дорогу вместо того, чтобы искать укрытия к югу от нее. Улетучилась всякая взаимопомощь. Единственное, что имело значение: каждый сам за себя. Машины ехали прямо по раненым, и автострада являла собой картину ужаса.»

О героизме русских:

«Когда стало светать, наши пехотинцы несколько неосторожно приблизились к «Т-34». Он все еще стоял по соседству с танком фон Шиллера. За исключением пробоины в корпусе, других повреждений на нем заметно не было. Удивительно, что, когда они подошли, чтобы открыть люк, он не поддался. Вслед за этим из танка вылетела ручная граната, и трое солдат были тяжело ранены. Фон Шиллер снова открыл огонь по врагу. Однако вплоть до третьего выстрела командир русского танка не покинул свою машину. Затем он, тяжело раненный, потерял сознание. Другие русские были мертвы. Мы привезли советского лейтенанта в дивизию, но его уже нельзя было допросить. Он умер от ран по дороге. Этот случай показал нам, насколько мы должны быть осторожны. Этот русский передавал подробные донесения в свою часть о нас. Ему достаточно было только медленно повернуть свою башню, чтобы расстрелять фон Шиллера в упор. Я вспоминаю, как мы возмущались упрямством этого советского лейтенанта в то время. Сегодня у меня об этом другое мнение ...»

Сравнение русских и американцев (после ранения в 1944 году автора перевели на западный фронт):

«Среди голубого неба они создали огневую завесу, не оставлявшую места воображению. Она покрыла весь фронт нашего плацдарма. Только Иваны могли устроить подобный огневой вал . Даже американцы, с которыми я позднее познакомился на западе, не могли с ними сравниться. Русские вели многослойный огонь из всех видов оружия, от беспрерывно паливших легких минометов до тяжелой артиллерии.»

«Повсюду активно работали саперы. Они даже повернули в противоположную сторону предупредительные знаки в надежде, что русские поедут в неверном направлении! Такая уловка иногда удавалась позднее на Западном фронте в отношении американцев, но никак не проходила с русскими .»

«Были бы со мной два или три командира танков и экипажи из моей роты, воевавшей в России, то этот слух вполне мог бы оказаться правдой. Все мои товарищи не преминули бы обстрелять тех янки, которые шли "парадным строем". В конце концов, пятеро русских представляли большую опасность, чем тридцать американцев . Мы уже успели это заметить за последние несколько дней боев на западе.»

«Русские никогда бы не дали нам так много времени ! Но как же много его потребовалось американцам, чтобы ликвидировать "мешок", в котором и речи быть не могло о сколь-нибудь серьезном сопротивлении.»

«…мы решили однажды вечером пополнить свой автопарк за счет американского. Никому и в голову не приходило считать это героическим поступком! Янки ночью спали в домах, как и полагалось "фронтовикам". В конце концов, кто бы захотел нарушить их покой! Снаружи в лучшем случае был один часовой, но только если была хорошая погода. Война начиналась по вечерам, только если наши войска отходили назад, а они их преследовали. Если случайно вдруг открывал огонь немецкий пулемет, то просили поддержки у военно-воздушных сил, но только на следующий день. Около полуночи мы отправились с четырьмя солдатами и вернулись довольно скоро с двумя джипами. Было удобно, что для них не требовалось ключей. Стоило только включить небольшой тумблер, и машина была готова ехать. Только когда мы уже вернулись на свои позиции, янки открыли беспорядочный огонь в воздух, вероятно чтобы успокоить свои нервы. Если бы ночь была достаточно длинной, мы легко могли бы доехать до Парижа.»

Не раз бывавший в России германский офицер Гейно фон Базедов писал в 1911 г.: "Русские по своей природе в сущности не воинственны и напротив, вполне миролюбивы...".

"Русский солдат выдерживает потери и держится еще тогда, когда смерть является для него неизбежной" - написал очевидец гибели ХХ-го корпуса Русской Армии в Августовских лесах С. Штайнер в газете "Локаль Анцайгер".

Солдаты и офицеры ХХ-го корпуса, расстреляв почти весь боезапас, 15 февраля пошли в последнюю штыковую атаку и были почти в упор расстреляны немецкой артиллерией и пулеметами. Более 7 тысяч их погибло в один день, остальные были пленены.

Немецкий военный корреспондент Р. Брандт писал: "Попытка прорваться была полнейшим безумием, но святое безумие - геройство, которое показало русского воина таким, каким мы его знаем со времен Скобелева, штурма Плевны, битв на Кавказе и штурма Варшавы! Русский солдат умеет сражаться очень хорошо, он переносит всякие лишения и способен быть стойким, даже если ему неминуемо грозит при этом верная смерть!"

"Русский солдат отличается без сомнения большой храбростью... весь социальный быт приучил его видеть в солидарности единственное средство спасения... Нет никакой возможности рассеять русские батальоны: чем опасность грознее, тем крепче держатся солдаты друг за друга..." , - отмечал Ф. Энгельс в своем фундаментальном труде "Может ли Европа разоружиться".

Военный обозреватель австрийской газеты "Pester Loyd" в номере от 27 октября 1915 г. писал: "Было бы смешно говорить с неуважением о русских летчиках. Русские летчики более опасные враги, чем французские.

Русские летчики хладнокровны. В атаках русских, быть может, отсутствует планомерность также, как и у французов, но в воздухе русские летчики непоколебимы и могут переносить большие потери без всякой паники. Русский летчик есть и остается страшным противником".

Германский военный историк генерал фон Позек в работе "Немецкая кавалерия в Литве и Курляндии" отмечал: "Русская кавалерия была достойным противником. Личный состав был великолепен... Русская кавалерия никогда не уклонялась от боя верхом и в пешем строю.

Русские часто шли в атаку на наши пулеметы и артиллерию, даже когда их атака была обречена на поражение. Они не обращали внимания ни на силу нашего огня, ни на свои потери".

Офицер Австро-Венгерской армии фон Ходкевич писал: "Русские - противник упорный, доблестный и чрезвычайно опасный...Русская кавалерия великолепна своими доблестью, выучкой и конским составом, но, также как и мы, склонна к излишне самонадеянным действиям...

Русский пехотинец неприхотлив, вынослив, и, как правило, при хорошем командовании, чрезвычайно стоек. В наступлении русская пехота крайне нечувствительна к потерям.

Под Дзивулками атака сибирских стрелков произвела на меня неизгладимое впечатление. Смотря на то, как они держатся под нашим огнем, мне хотелось аплодировать им: "Браво, господа!"... Русские артиллеристы вообще выше всяких похвал. Вспомнилось, как они прижали наш полк к земле у Лиманова".

Вальтер Бекман, доброволец 2-го Конно-Егерского полка Гвардейской кавалерийской стрелковой дивизии германской армии, в своей книге "Немцы о Русской Армии" писал: "Полки, побывавшие на востоке, сохраняли надолго, на всех театрах военных действий, куда бы ни бросала их судьба, прочное воспоминание o лишениях и тяжких боях на этом фронте и o необычайном упорстве русского солдата".

Отрывок из секретной аналитической записки германского Генерального Штаба, составленной накануне Первой Мировой войны.

"...Своеобразие русского народа. Этот подъем военного дела в России после Русско-японской войны ограничивается недостатками русского народа, которые невозможно устранить ни при помощи денег, ни путем организационной работы.

Эти недостатки заключаются в нежелании заниматься всякой методической работой и любви к удобствам, в недостаточном чувстве долга, боязни ответственности, отсутствии инициативы и полной неспособности правильно определить и использовать время.

Надо признать, что наряду с этими недостатками русский народ обладает также хорошими военными качествами. В первую очередь эти качества объясняются тем, что русский народ на девять десятых является народом крестьянским.

Людской материал. Людской материал надо, в общем, считать хорошим. Русский солдат силен, непритязателен и храбр, но неповоротлив, несамостоятелен и негибок умственно.

Он легко теряет свои качества при начальнике, который лично ему незнаком, и соединениях, к которым он не привык. Поэтому хорошие качества русской пехоты при прежнем методе боя в сомкнутых соединениях могли проявиться лучше, чем теперь.

Русский солдат сравнительно мало восприимчив к внешним впечатлениям. Даже после неудач русские войска быстро оправятся и будут способны к упорной обороне.

Боевая пригодность казаков по сравнению с прошлыми временами значительно уменьшилась. Казаки позволяют государству создать дешево крупную массу конницы, воинские качества которой, однако, отстают от качеств регулярной кавалерии; в особенности казаки малопригодны для боя сомкнутыми соединениями. В частности, это относится к казакам второго и третьего ополчения.

В последние годы в армии имели значительный успех революционные стремления, особенно в технических войсках. Но в общем русский солдат еще верен царю и надежен…

Преимуществами русских офицеров являются хладнокровие и крепкие нервы, не сдающие даже в самых затруднительных положениях...".

Стойкость русских солдат в обороне, нечувствительность к артиллерийскому огню, лихой порыв в наступлении отмечались как немецкими солдатами в 1914-м, так и их потомками в 1941-м.

Среди русских солдат всегда выделялись и выделяются сибиряки. Вот что писал о них, например, генерал А.В. Туркул - ветеран Первой Мировой и Гражданской войн: "Я помню, как эти остроглазые и гордые бородачи ходили в атаку с иконами поверх шинелей, а иконы большие, почерневшие, дедовские...

Из окопов другой норовит бабахать почаще, себя подбодряя, а куда бабахает - и не следит. Сибирский же стрелок бьет редко, да метко. Он всегда норовит стрелять по прицелу... Губительную меткость их огня и боевую выдержку отмечают, как известно, многие военные, и среди них генерал Людендорф".

Русский военный историк Кернсновский писал: "Репутация сибирских стрелков, созданная уже на сопках Шахэ и на верках Порт-Артура, была с кровавым блеском подтверждена в бурях Мировой войны".

"Тот, кто в Великую войну сражался против русских", - писал майор Курт Гессе, "сохранит навсегда в своей душе глубокое уважение к этому противнику.

Без тех крупных технических средств, какие мы имели в своем распоряжении, лишь слабо поддерживаемые своей артиллерией, должны были сыны сибирских степей неделями и месяцами выдерживать с нами борьбу. Истекая кровью, они мужественно выполняли свой долг..."

Один из немецких солдат 341-го пехотного полка, вспоминал: "... В то время как мы собирались и готовились к обороне, появились внезапно из-за фольварка Кобылин группы лошадей, как-будто бы без всадников... две, четыре, восемь... все в большем и большем числе...

Тут вспомнилась мне вдруг Восточная Пруссия, где мне уже приходилось сталкиваться с казаками, и я закричал: "Стреляй! Казаки! Казаки! Конная атака!"

В это время раздались крики: "Они висят на боку лошадей! Огонь! Держись во что бы то ни стало!" Кто только мог держать винтовку, не ожидая команды, открыл огонь. Кто стоя, кто с колена, кто лежа. Стреляли и раненые... Открыли огонь и пулеметы, осыпая атакующих градом пуль...

Всюду - адский шум... Теперь мы могли уже яснее рассмотреть противника. Справа и слева от Кобылина появлялись всадники в сомкнутых строях, рассыпались, как развязавшийся сноп, и неслись на нас. В первой линии были казаки, повиснувшие по боку лошадей, с пиками в руках...

Полевым галопом неслись на нас всадники. Можно было уже разглядеть их дикие, темные, сарматские лица и острия страшных пик. Ужас овладел нами; волосы буквально стали дыбом. Охватившее нас отчаяние подсказывало одно: стрелять до последней возможности и как можно дороже продать свою жизнь.

Напрасно подавалась офицерами команда "ложись!" Непосредственная близость грозной опасности заставила всех, кто мог, вскочить на ноги и приготовиться к последнему бою.

В нескольких шагах от меня казак пробил пикой моего товарища; пронзившее предплечье острие волокло его, пока не упал с лошади пораженный несколькими пулями русский всадник..."

«Часто случалось, — рассказывал генерал фон Манштейн, командующий 56-м танковым корпусом, — что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат»{158} .

«Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою, — не без удивления писал 24 июня в дневнике начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер. — Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен»{159} Через пять дней Гальдер поправляет сам себя: это не отдельные случаи. «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека... Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т.п. в плен сдаются немногие. Часть русских сражается, пока их не убьют, другие бегут, сбрасывают с себя форменное обмундирование и пытаются выйти из окружения под видом крестьян»{160} .

4 июля новая запись: «Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Захвачено лишь незначительное количество пленных»{161} .

Через месяц боев Гальдер записывает окончательный и крайне неприятный для германского командования вывод, сделанный фельдмаршалом Браухичем: «Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник»{162} .

К тому же выводу приходит и командование группы армий «Юг»: «Силы, которые нам противостоят, являются по большей части решительной массой, которая в упорстве ведения войны представляет собой нечто совершенно новое по сравнению с нашими бывшими противниками. Мы вынуждены признать, что Красная Армия является очень серьезным противником... Русская пехота проявила неслыханное упорство прежде всего в обороне стационарных укрепленных сооружений. Даже в случае падения всех соседних сооружений некоторые доты, призываемые сдаться, держались до последнего человека»{163} .

Министр пропаганды Геббельс, перед началом вторжения считавший, что «большевизм рухнет как карточный домик», уже 2 июля записывает в дневнике: «На Восточном фронте: боевые действия продолжаются. Усиленное и отчаянное сопротивление противника... У противника много убитых, мало раненых и пленных... В общем, происходят очень тяжелые бои. О «прогулке» не может быть и речи. Красный режим мобилизовал народ. К этому прибавляется еще и баснословное упрямство русских. Наши солдаты еле справляются. Но до сих пор все идет по плану. Положение не критическое, но серьезное и требует всех усилий»{164} .

«Красная Армия 1941-1945 гг. была гораздо более сильным противником, чем царская армия, ибо она самоотверженно сражалась за идею, — подытоживал Блюментрит. — Это усиливало стойкость советских солдат. Дисциплина в Красной Армии также соблюдалась более четко, чем в царской армии. Они умеют защищаться и стоять насмерть. Попытки их одолеть стоят много крови»{165} .

А в речах Гитлера для узкого круга соратников уже в конце сентября начали звучать буквально-таки пораженческие нотки: «Мы должны преследовать две цели. Первое — любой ценой удержать наши позиции на Восточном фронте. Второе — удерживать войну максимально вдалеке от наших границ»{166} . Вот о чем начали задумываться в Берлине еще задолго до нашего наступления под Москвой! Вот как нацисты зауважали Красную Армию, которая, если верить Солженицыну со товарищи, разбегалась перед немецкими танками и сотнями тысяч сдавалась в плен!

Правда о том, как сражаются русские, постепенно доходила и в Рейх, заставляя немцев задуматься.

«До сегодняшнего дня упорство в бою объяснялось страхом перед пистолетом комиссара и политрука, — писали в служебной записке аналитики СД. — Иногда полное безразличие к жизни истолковывалось исходя из животных черт, присущих людям на Востоке. Однако снова и снова возникало подозрение, что голого насилия недостаточно, чтобы вызвать доходящие до пренебрежения жизнью действия в бою... Большевизм... вселил в большую часть русского населения непреклонную решимость»{167} .

Труднее всего доходило до начальника ОКВ фельдмаршала Кейтеля. В мае сорок второго года начальник ОКВ, в угоду фюреру, все еще говорил о том, что русские слишком тупы, чтобы «защищаться и стоять насмерть»{168} . Однако к тому времени было уже ясно, что речь идет о непроходимой тупости не советских солдат, а конкретного немецкого фельдмаршала» .

Источник - Дюков «За что сражались советские люди»

У нас, в Сталинграде, это было перед Рождеством 1942-го года. 19 - 20 ноября мы были окружены, котел закрылся. Первые два дня мы над этим смеялись: «Русские нас окружили, ха-ха!» Но нам очень быстро стало ясно, что это очень серьезно.

Я стоял в карауле, когда посветлело, часов в шесть-семь утра, зашел один товарищ и сказал: «бросайте оружие и выходите, мы сдаемся русским». Мы вышли наружу, там стояло трое или четверо русских, мы бросили наши карабины и отстегнули сумки с патронами. Мы не пытались сопротивляться. Так мы оказались в плену. Русские на Красной площади, собрали 400 или 500 пленных.

Первое, что спросили русские солдаты было "Uri est"? Uri est"?" (Uhr - часы) У меня были карманные часы, и русский солдат дал мне за них буханку немецкого солдатского черного хлеба. Целую буханку, которую я не видел уже несколько недель! А я ему, с моим юношеским легкомыслием, сказал, что часы стоят дороже. Тогда он запрыгнул в немецкий грузовик, выпрыгнул, и дал мне еще кусок сала. Потом нас построили, ко мне подошел монгольский солдат, и отнял у меня хлеб и сало. Нас предупредили, что тот, кто выйдет из строя, будет немедленно застрелен. И тут, в десяти метрах от меня, я увидел того русского солдата, который дал мне хлеб и сало. Я вышел из строя и бросился к нему. Конвой закричал: "nazad, nazad" и мне пришлось вернуться в строй. Этот русский подошел ко мне, и я ему объяснил, что этот монгольский вор забрал у меня хлеб и сало. Он пошел к этому монголу, забрал у него хлеб и сало, дал ему затрещину, и принес продукты мне обратно

Ответить

Первые полгода плена были адом, который был хуже, чем в котле. Тогда умерли очень многие из 100 тысяч сталинградских пленных. 31-го января, в первый день плена, мы прошли из южного Сталинграда в Бекетовку. Там собрали около 30 тысяч пленных. Там нас погрузили в товарные вагоны, по сто человек в вагон. На правой стороне вагона были нары, на 50 человек, в центре вагона была дыра вместо туалета, слева тоже были нары. Нас везли 23 дня, с 9-го февраля до 2-го апреля. Из вагона нас вышло шестеро. Остальные умерли. Некоторые вагоны вымерли полностью, в некоторых осталось по десять-двадцать человек. Что было причиной смерти? Мы не голодали - у нас не было воды. Все умерли от жажды. Это было запланированное уничтожение немецких военнопленных. Начальником нашего транспорта был еврей, чего от него было ждать? Это было самое ужасное, что я пережил в жизни.

Ответить

Ещё 6 комментариев

Оттуда, из Узбекистана, больных отправили в лазарет, а так называемых здоровых - в трудовой лагерь. Мы были в Узбекистане на рисовых и хлопковых полях, норма была не очень высокой, жить было можно. После этого с нами стали обращаться по-человечески, я бы так сказал. Там тоже некоторые умирали, но в целом, с нами обращались по-человечески.

Как-то в Орске нас повезли в banja, в открытом грузовике на 30-градусном морозе. У меня были старые ботинки, а вместо носков намотаны носовые платки. У бани сидели три русские матушки, одна из них прошла мимо меня и что-то уронила. Это были немецкие солдатские носки, постиранные и заштопанные. Вы понимаете, что она для меня сделала?

Однажды нам стали делать прививку от столбняка. В вермахте прививки делали спереди, а в России под лопатку. У врача было два шприца на 20 кубиков, которые он наполнял по очереди и одна игла, которой он колол всех 1700 человек. Врач делал всем нам, 1700 человек, прививки. У него было два шприца, которые он наполнял по очереди, 20 кубиков, и одна игла, которой он колол всех нас. Я был одним из трех, у кого укол воспалился. Такие вещи невозможно забыть!

23-го августа 1945-го года я был дома - первым, кто вернулся из России домой. Я весил 44 килограмма - у меня была дистрофия. Здесь, в Германии, мы стали преступниками. Во всех странах, в России, во Франции солдаты - герои, и только мы, в Германии, - преступники. Когда мы были в России в 2006 году, русские ветераны, нас обнимали. Они говорили: «Была война, мы воевали, а сегодня мы пьем вместе, и это хорошо!» А в Германии мы все еще преступники… В ГДР я не имел права написать свои воспоминания. Меня три раза на предприятии прорабатывали, просили подумать, что я рассказываю о плене. Говорили: «Вы не можете рассказывать такие вещи про Советский Союз, нашего друга».

Все мои фотографии сгорели. Я на войне фотографировал, посылал пленки домой, там их проявляли. Они были у меня дома. Наша деревня была на нейтральной территории между американцами, русскими и ордамиСС-совцев, немцев. 19-го апреля 1945-го года у въезда в деревню были убиты два американца. Всю деревню, 26 домов, американцы сожгли вместе с жителями зажигательными снарядами. Дом сгорел, фотографии тоже сгорели, с войны у меня не осталось ни одной фотографии.

Ответить

Русские солдаты обедали. Они ели макароны из огромных мисок. Видимо, мы смотрели такими голодными глазами, что они предложили нам поесть, то что осталось. Я не мог в это поверить! Некоторые из них еще отдали нам свои ложки! Начиная с этого момента меня ни разу не били, ни разу не ругали, я ни разу не ночевал под открытым небом, я всегда имел крышу над головой. В первый вечер нас разместили в пустом складе. Мы сидели за столом, когда пришел русский солдат и принес на руке кольца колбасы, немного хлеба и говядину. Но у меня не было аппетита, и я почти ничего не ел, поскольку считал, что утром-то нас уж точно расстреляют. Пропаганда мне это внушила! Если я еще сколько-нибудь проживу, я опишу это время, потому что я снова и снова слышу, про то, как ужасно было у русских, какие русские свиньи, и какие отличные парни были американцы. В плену было тяжело. Были разные лагеря. Были и такие в которых умерло 30 процентов пленных… В день окончания войны я был в лагере на польской границе, в Ландсберге. Это был образцовый лагерь: очень хорошие помещения, туалеты, ванные, красный уголок. Только кабаре не хватало! В лагере собрали транспорт на восток. 8-го мая нас должны были погрузить в поезд, но мы остались в лагере до 10-го мая, потому что комендант лагеря никого не выпустил. Ведь 9-го мая русские праздновали день победы и могли на радостях в пьяном виде нас всех перестрелять! Здесь недалеко есть дом престарелых, там живет один человек, который был в американском плену на Рейне, он с мая по октябрь просидел под открытым небом. У одного их товарища было воспаление легких, так ему просто дали доску, на которой он мог спать под открытым небом. Когда кончилась война, пьяные американцы стреляли в ним из автоматов, убив десятки людей. Один товарищ, который был в русском плену, мне рассказывал, что ему хотели отрезать ногу, поскольку у него было воспаление. Врач ему сказала: «Альфред, когда придет комиссия, я запру тебя в кладовой. Мы восстановим ногу народными средствами» И у него до сих пор есть нога! Врач обращалась к нему по имени! Можете себе представить, чтобы немецкий врач обращался к русскому пленному по имени? В 1941-м году примерно один миллион русских военнопленных умер в немецком плену от голода и жажды… Я всегда говорю, что с нами обращались не так, как мы с пленными русскими. Конечно, нам говорили "faschist" и "Gitler kaput", но это не считается. Русская администрация, это абсолютно очевидно, прикладывала усилия, чтобы сохранить жизни пленных.

Ответить

Был комендант лагеря, был конвой, который охранял нас на работе, была лагерная охрана. Были лагеря, в которых немецкая администрация плохо обращалась со своими товарищами. Но мне повезло, у меня такого не было. В Ижевске русская администрация была нормальная, и немецкая тоже. Там был русский старший лейтенант, когда его приветствовал пленный, он ему тоже отдавал честь. Можете себе представить, чтобы немецкий обер-лейтенант отдавал честь русскому пленному? Я немного говорил по-русски и был одним из самых разумных - все время пытался найти общий язык с мастером. Это сильно упрощало жизнь. Осенью 1946 года большую партию пленных перевезли в лагерь на Урале, в Каринске. Это был самый лучший лагерь. Он был заселен только в октябре, до того он стоял пустой и там были запасы продуктов: капуста и картошка. Там был дом культуры, театр, туда ходили русские солдаты с женами. Врач утром становилась у ворот и внимательно следила, чтобы пленные были одеты в зимнюю одежду.

Ответить

В конце ноября 1949-го года. В мой день рождения, мне исполнилось 23 года, пришел поезд. Бумс! Мы уже сидим в поезде домой, но поезд не трогался. Знаете почему? Пришел русский офицер, контролировать все ли в порядке, продукты, отопление, и заметил что на нас только тонкие рабочие брюки, хотя был уже ноябрь, а с первого октября мы должны были получить ватные штаны. И вот мы ждали, пока со склада грузовик не привезет 600 пар ватных брюк. Надо сказать, что это было очень тревожное ожидание. Последние два дня проверяли списки отправляемых и некоторых вычеркивали. Когда мы уже сидели в поезде, одного моего товарища вызвали из поезда. Он только сказал: «О боже!», решив что его вычеркнули. Он пошел в комендатуру и через 10 минут вернулся ликующий, поднял руку, показал золотое обручальное кольцо, и сказал, что администрация ему вернула кольцо, которое он сдал как ценную вещь. В Германии никто этому не верит, это не подходит под стереотип русского плена.